Золотой цветок - одолень

— Бабка давно рехнулась. Не троньте ее. Иди домой, Евдокия! — начал провожать Скоблов знахарку.

Богудай подвесил вновь золотое блюдо на дерево пыток.

«Надо его стащить потихоньку в одну из ночей и закопать у себя в огороде, — весело улыбнулся про себя Матвей Москвин. — Для чего висит здесь такое богатство? Можно отлить колокол из меди. Давно надо было мне украсть это блюдо. Никто на меня не подумает, не осмелится ткнуть пальцем.

Но не один писарь рассуждал подобным образом. Точно так же думала и Дарья Меркульева.

Цветь тридцать пятая

Толмач казачьего Яика Охрим, Авраамий Палицын и Голицын прели в чанах с горячей водой. Рядом на скамейках лежали полотенца и белоснежные простыни. На столике вино и восемь яс в золотой посуде, старинные манускрипты и монокль. Сенька вошел чинно, неся кувшин холодного кваса с хреном. Князь глянул на Сеньку сердито:

— Упреждаю строжайше! Гони Ермошку с моего двора! Купи у него для меня говорящую ворону и выгони взашей! И чтобы я никогда его не видел боле. Он же блаженный, тронутый. Да, Охрим, он остриг моего Фильку наголо. Сначала выстриг плешины на боках. А за неделю начисто обкарнал. А кобель-то англицкой породы, единственный на всю Москву. Ты понимаешь сие, Сенька?

— Разумею, князь.

— Что ты разумеешь?

— Кобель единственный. Лает по-англицки, — скоморошничал Сенька.

— Нет, ты понял, что твой дружок, казацкий отрок Ермошка, беспредельно глуп!

— Я бы не промолвил этого, князь.

— Почему?

— Каждый клок шерсти с вашего Фильки Ермошка продавал за три золотых. Иногда дороже.

— Брешешь, Сенька.

— Никак нет.

— Перекрестись.

— Истинный крест!

— Не может такого быть. Кто отдаст три золотых за клок шерсти с кобеля? — отмахнулся келарь Авраамий.

— Все отдают.

— Назови хотя бы одного глупца.

— Я могу огласить многих, князь.

— Валяй.

— Князь Трубецкой, Милославские и Шереметьев, боярин Морозов, бабка Воротынская, протопоп Авраам, дьяк Шмаков, полковник Соломин, купец Гурьев, царский стольник Захарьин... Вся Москва в драку. На всех не хватило.

— Погоди, Сенька. Не возводи поклеп на уважаемых людей. Я же не поверю, что Димитрий Тимофеич, например, отдаст три золотых за щипок волос от волкодава.

— А Ермошка и не говорит, что он предлагает кому-то пук шерсти от паршивой собаки.

— Что же он провозглашает?

— Ермошка уверяет каждый раз, что он продает клок волос из бороды Иисуса Христа.

— Хо-хо-хо! Ты слышал, Охрим? Я умру от смеха! Я хочу видеть этого стервеца! Приведи его завтра ко мне, Сенька. Я возьму его с собой на охоту, в царскую свиту. Для веселья. И пущай он ворону-вещунью прихватит с собой, дабы она кричала на весь лес: «Царь — дурак!»

— Слушаюсь, князь! — картинно расшаркался Сенька, скрываясь за дверью. — Царь — дурак! Царь — дурак!

— Ай! Слышь, Охрим... я ведь тоже купил клок волос из бороды Иисуса Христа. Не сам, разумеется. Но дошел до меня слушок, будто святой отрок появился. Де продает волосы Иисуса. Послал я Марфу, дал ей десять дукатов. Но клянусь, что волосы другого цвета! Не от моего кобеля! Может, моя Марфа не у Ермошки купила реликвию? А настоящую, подлинную?

— У Ермошки, князь.

— Ты уверен?

— Я видел ее на торге возле Ермошки. Видел, как она купила клок собачьей шерсти.

— Клянусь, Охрим, это шерсть не от моего пса.

— Я знаю. Это клок волос от меркульевского кобеля. Ермошка мне говорил, хвастался.

— Какой мошенник! Какой пройдоха! Ужас! Но мне такие нравятся.

— Я не люблю Ермошку: нахален, груб, а читает по слогам, заикаясь.

— Для чего ему грамотейность?

— Он замышляет взлететь на крыльях. Даже изладил махалы, порхнул с церкви.

Авраамий Палицын в суетной разговор Охрима и Голицына не вмешивался, кряхтел, нырял в горячую воду.

— Одержимые, Охрим, и у нас есть. Но, ей-богу, никто не желает трудиться.

— На какой же ты ниве, князь, трудишься в поте лица своего?

— На ниве укрепления русского государства, монархии.

— А кобеля ты, князь, назвал Филькой. Думаешь, я ничего не понял? Романовых ненавидишь! А Филарета пуще всего. Вот и нарек пса Филькой.

— Допустим, ты прав. Я презираю царя нынешнего и патриарха. Но это не значит, что я отвергаю монархию. И даже наоборот!

— Да у вас ведь и нет монархии, князь. Монархия — это Иван Грозный. А у вас правление кучки, то бишь олигархия. А ты, князь, раздвоен. Коль не Голицын стал царем, то он за олигархию! Стань царем ты, князь, то ведь будешь ратовать за монархию! Наскрозь тебя вижу!

— У царя должна быть сила в личности, Охрим.

— В твоей личности есть сила, князь. Но именно это все и поняли... И не избрали тебя царем на соборе! По сути, собор голосовал за олигархию.

— Ты сам себе противоречишь, Охрим.

— Может быть, но это не имеет значительности.

— Имеет! На соборе меня зарезали без ножа казаки! Стало быть, казаки проголосовали за олигархию! А ты казак. И более того: ты казацкая старшина. Чем же ты недоволен?

— Нет казаков одной масти.

— Но ты когда-то уверял, будто на Яике все равны.

— Все равны, да не все богаты. А из равенства кашу не сваришь.

— Ты за голутву?

— Не совсем так. В голытьбе много лентяев, пропойц, ничтожных людишек, зверских душегубов.