Золотой цветок - одолень

Хевронья бушевала, с коромыслом бросалась на молодицу, но постепенно смирилась. Не долго носил Тихон в душе и тяжесть содеянного на льду. Перед Пасхой на исповеди бросился он в ноги отцу Лаврентию. Меркульев об этом не узнал. Да и проведать не мог. После казни Зоиды потерял атаман доступ к таинствам исповедей. Отец Лаврентий отмечал гусиным пером в своей потаенной летописи: «Божий раб Тихон Суедов покаялся, поелику не помог мстительно Богудаю Телегину, когда оный замерзал в проруби. Грешник пожертвовал храму триста золотых и серебряный кратир. Нечай-разбойник не ходит в церковь, разговоры ведет в шинке богохульные. Божью рабу Нюру Коровину изувечила поленом дщерь за блуд с Меркульевым. Крещен и наречен Алексеем сын рабы божьей Олесии и Прохора Соломина. У рабы божьей Груни Хорунжихи, сиречь дщери, биющей мать поленами, уродился второжды отрок. Оный крещен и наречен Ильей. Юница, крещеная ордынка Глафира, каялась, бо злоумышляла убить до смерти по ревности девицу Дуню — дщерь Меркульева. Паки прошу: господи, помози человецам укрепиться верой осиянно!»

Цветь сорок седьмая

В шелковой одеже не водятся вши. В хорошей семье не родятся паршивцы. И до слабоумия ползуча оправдательная приговорка о том, что в семье не без урода. Меркульев презирал тех людей, которые употребляли сию присловицу. А вчера отец Лаврентий ужалил атамана именно этой поговоркой:

— Ваша Дуня в церкву не ходит, Игнат Ваныч. И волховит с бабкой Евдокией. Оно, конешно, в семье не без урода. Но юница заражает непокорством и вашего Федоску.

У Меркульева задергалось веко. Он промолчал. Отец Лаврентий давно уже раздражал его. С каждым днем все холоднее и холоднее становились отношения атамана и священника. Игнат Иванович дома жаловался Дарье:

— Возгордился попик. Обрел силу и независимость. А еще пять-семь лет назад трепетал передо мной, юлил. Боялся, что я вздерну его на дыбу, отрублю башку.

Сейчас атаман шел с писарем на дуван в заново отстроенную казенную избу. Сопливые отроки пускали в лужах кораблики из сосновой коры с парусами. Старший Хорунжонок забрался на дерево пыток, прибивал скворешню. Теленок на траве взбрыкивал, прыгая восторженно. Стешка Монахова тащила за руку к знахарке своего пузатого, кривоногого выродка. На бревнах возле душегубовского плетня сидели в обнимку на глазах всей станицы Ермошка, Глаша и Дуня. Над ними порхала дурацкая говорящая ворона. Меркульев отвернулся, заговорил с писарем:

— Не моги меня обманывать, Сеня. Все доносы дьяку Артамонову перед отправкой давай читать мне. Докладывай, кто мутит народ против винопития.

— Какие могут быть сомнения, Игнат Ваныч? С винопитием ваша Дарья борется.

— Сумления у меня есть, однако, Сеня. Ты вот мне повтори еще: какие были у дьяка главные интересы? Какие вертелись у него просьбы?

— Артамонову потребно было проведать, где хранится утайная войсковая казна Яика. Двенадцать бочат с червонцами и кувшин с камнями самоцветными.

— Казны такой нет, Сеня. И промежду прочим, никогдась не было. Хучь верь, хучь не верь.

— Зря вы мне не доверяете, Игнат Ваныч. Не бойтесь, я вас никогда не выдам. Клянусь!

— Утайного сокровища нет, Сеня. Потому я и мыслю: зачем же приходил на Яик дьяк Артамонов?

— Посеять своих дозорщиков. Пожалуй, не было больше интересов у сыска. Тихон Суедов и Вошка Белоносов, видимо, согласились стать доносителями. Одну сказку Вошки я уже перехватил. С Тихоном труднее. Он передает свои сказки кому-то в Астрахани, егда ходит за товаром для лавки. Но дозорщики, которых мы знаем, не могут быть для нас опасными, — спокойно рассуждал писарь.

Он вышагивал рядом с атаманом без унижения, с достоинством. Боялся лишь самую чуточку, что Меркульев может как-то прознать о поджоге казенной избы. Тогда дыба, пытки и смерть. Но никто ведь не мог видеть, что казенную хоромину с царской грамотой спалил он. Нет, страшиться нечего!

Я обвел вокруг пальца и Артамонова, и Меркульева, — щурился весело от весеннего солнца Сенька. — А жить я могу богатейно везде. Хоть в Стамбуле, хоть в Париже. Сам папа римский взял бы меня в переводчики, в библиотекусы. Пожалуй, я приму католичество. Сколько ж мне станет платить папа римский? Нет, я не поеду к нему, пока не найду утайную войсковую казну Яика. Я уже знаю примерно, где она...

Меркульев оглядывал сбоку шитый серебром кафтан писаря и думал:

«Никогда тебе, проныра, не вынюхать наше утайное сокровище. Нет в тебе казачьей основы. Но пока ты потребен мне».

Они шли рядом. Сенька продолжал ухитряться молча:

«Надо бы еще раз устроить пожар в казенной избе для отвлечения подозрения. Подброшу я снова сонного келья дозорному в кувшин с вином. Вывалю опять кочергой угли из печки на пол. Любого человека легко обмануть. Не удается токмо вот обдурить Ермошку. Не отдает он и не продает свой камушек с крестиком. А гривну нашейную от сего древнего камушка удалось выманить у Фариды без утруднения. Шинкарка отдала витой обручок в добавление к приданому Цили».