Золотой цветок - одолень

Меркульев ударил Грибова пинком в междуножье. Дьяк обмер, дернулся и почернел. Крюк вонзился ему под ребро еще глубже. Василь Скворцов плеснул вражине водой из лоханки в лицо. Платон открыл очумелые глаза, но понимал происходящее плохо. Атаман объяснил, будто бы ему:

— Ежли царь даст грамоту, что все неизменно останется на Яике... Грамотой одарит с печатью, что податей не будут брать с казаков во веки веков, тогдась присоединимся. Но казну свою утайную никогда не отдадим. А за царскую грамоту обяжемся Русь защищать от хайсацкой орды.

— Русь от орды и кызылбашей мы и без царской грамотки заслоняем. Ходим на султана войной без повеления Московии, — заметил недовольно Хорунжий.

— Не можно с Московией соединяться! — вскипел на атамана Охрим. — Мы загубим последнюю на Руси республикию!

Меркульев резко повернулся к толмачу, взял его легонько за грудки:

— Заткнись, лысый сморчок! И катись к вонючему хорьку со своей республикией. Нам потребно дать народу перемогу, постоянство, хлеб, мясо, вольготность и богатство. Каким словом это все будет называться — меня не чешет! Ежли будешь нам мешать, мы разобьем вдребезги твою двудвенадцатиязычную башку. Собакин уже пробовал в твоей республикии сделать всех равными. Все делили поровну. И сколько детей умерло с голоду?

— Прав атаман! Твоя республикия хороша на один день и токмо для голутвы, нищих и лентяев, — поддержал Меркульева кузнец. — А богатство созидается трудом.

— Потому на тебя покручники семь потов проливают, — въедливо вставил Охрим.

— Я сам всю жизнь горю у горна. И то, что заработал горбом, не отдам никому! — помрачнел кузнец. — Я вилы, косы, серпы и сабли делаю. А ты вот треплешься на сорока языках заморских, а пользы не принес и на полтину земле казачьей. Ты и есть трутень!

— Дозорщик-то сдохнет скоро, — оторвал от спора есаулов Тимофей Смеющев.

Охрим продолжал ворчать. Он подходил то к одному, то к другому, искал сочувствия.

— Зачем нам, други, уважительная грамота? Сие позорно и опасно. Гибелью обернется, если даже останется сначала все неизменным. Цари постепенно уничтожат наше выборное управление. Нам надобно гордиться! Единственная на Руси республикия!

Но толмача никто не слушал. Да и что говорить о будущем...

— Отстань! — отпихнул Хорунжий Охрима. Меркульев взял у Кузьмы раскаленные клещи, прожег левый бок у дозорщика. Начал выламывать ему ребра.

— А смрад через подпол не попадает в избу? — спросил кузнец.

— Нет, тяга всегда в одну сторону, к реке.

Умирающий на крюке дьяк рыкнул, застонал булькающе.

— Признавайся, кто у тя сообщник? — снова начал допрос Меркульев.

— Нет сообщника! Нет же, господи!

— С кем передавал доносы в Астрахань?

— Единожды сестра Зоида увезла. Вдругорядь — Василь Гулевой. Но они не ведали о спрятанной в посылке сказке... Я передавал с ними для родичей комки клея целебного из ульев пчелиных. А в слепки прятал писульки.

— Почему не подошел к Соломону? Он послан был дьяком Тулуповым к тебе.

— Прознал, что ты его пытал на дыбе в этом подземелий.

— От кого прознал?

— Подслушал случайно. Уснул под лодкой на берегу реки. А туда пришла твоя дочка Олеська с Ермошкой. Ах, будь он проклят этот Ермошка! Из-за него я попал на крюк!

— Ошибаешься, Платон. Мы бы тебя скрутили и без Ермошки.

— Врешь, Меркульев. Твоя взяла, но влип я глупо, на Магнит-горе.

— Нет, не случайно ты поддет на крюк, Грибов. Не Ермошка тебя изобличил. У нас свой дозорщик в Московии. Вот он-то и сообщил нам о тебе!

— Не поверю.

— Зазря не поверишь.

— Назови своего соглядатая, Меркульев. Мне ж помирать. Не опасен я для него. Любопытно узнать перед смертью о таком дьявольском ухищрении... Назови, Христа ради...

— Могу и назвать: Сенька Князев — наш человек в Московии.

— Казначей и хранитель библиотеки у князя Голицына?

— Он самый!

— Господи!

— Сенька — мой родной внук! — оживился хвастливо Охрим.

— Вот теперь ты меня убил, Меркульев! — сник Платон Грибов.

— А твоя сестра Зоида сбежала из ямы, — сказал будто бы между прочим атаман.

— Она шустрая.

— Но у нее переломаны обе ноги. Кто ж ее спас? Наверное, у тебя все-таки есть сообщник.

— Если бы сообщник был, я бы его не выдал. Но не было у меня помогателя, Меркульев. А Зоиду спас ее сын Егорка.

— Егорку пристрелили, как собаку, еще на Магнит-горе.

— Тогда шинкарь. Она с ним сожительница.

Меркульев и Хорунжий переглянулись. У ямы нашли застежку с кафтана шинкаря. Придется вздернуть Соломона на дыбу. Однако сие не к спеху. Можно несколько дней понаблюдать за шинком. И Фарида не продаст казацкий Яик. Надо с ней поговорить. Пока что главное — дозорщик. Что можно из него еще вытянуть?

Атаман подал Телегину условный знак. Богудай снял Грибова с железного крюка. Илья высвободил ему от веревок руки, усадил на землю, прислонив спиной к бочке. Но дьяк и пошевельнуться не мог.

— Уж не помиловать ли ты его собрался, атаман? — спросил Охрим.

Василь Скворцов бросил в костер поленья.

«Вот он где страшный суд!» — подумал Тимофей Смеющев.

— Сдохнет скоро он, брюхо-то пропорото! — успокоил Охрима Хорунжий.