Золотой цветок – одолень

– Когда вы били ордынцев с лодок, заметила я одного в стороне. Ниже по течению. Глю, плыветь сюды. Мы с Парахой и Вереей затаились. Вылазяеть она, значится, из воды… С конем, честь по чести. А мы ее – хвать! И посадили на кол осиновый в овраге. Костер у нас горел тамо. Мы басурманке гляделки острогой раскаленной выжгли. Уши отрезали. Кишки выпустили. Пыталась она врать нам. Да мы ее слухать не стали.

– Кто это? – дрогнула Дарья.

– Насима! Изменница проклятая, татарка! Кто ж еще! Я самолично ей зырки каленым железом выткнула! – возбужденно выпалила Верея.

Дарья ударила хлестко нагайкой Параху, выткнула глаз Хевронье молниеносным тычком кнутовища, сбила с ног Верею и выдернула кол, на котором обычно сушили сети. Ревущая Хевронья и Параха отскочили. Здоровенная баба – Дарья. С ней в драке, пожалуй, токмо Пелагея-великанша управилась бы. Верея Горшкова попыталась уползти на четвереньках, но распласталась от страшного удара по спине. Дарья молотила ее, будто куль с ячменем. Верея сначала кричала, охала, но вскоре затихла.

– Перестань, Дарья! Она уже отдала душу богу! – отобрала кол у обезумевшей Дарьи Маланья Левичева.

– И вправду померла! Моя помочь не к потребе, – скрипуче склонилась знахарка. – Забила ты до смерти Верею. И Хевронья без ока останется!

А Дарья упала перед обезображенной Насимой и запричитала:

– Горлица ты моя гордая, сломаны крылья твои! Стешка и Маланья подняли Дарью, усадили на опрокинутую лодку, похлопали по щекам…

– Чего воешь? За изменницу-татарку неможно было убивать Верею и вытыкать око Суедихе.

Дарья высвободила руки, встала резко, глянула сурово сухими глазами и заговорила хрипловато, не своим голосом:

– Как я гляну, бабы, на мужа-атамана? Это Игнат уластил Насиму сбегать ухитренно к хану Ургаю. Насима в обман ордынцев вводила. Про пушку молчала. Старалась, чтоб поменьше войска поганого на брод пришло. Животом своим Насима рисковала за нас, за казацкий Яик! И наградили мы Насиму мученичеством страшным, гибелью! На кол посадили девчонку, кишки выпустили, уши отрезали, очи выжгли!

* * *

А в степи под Урочищем Хорунжему и казакам не везло весь день. Они сидели возле языческого идола – Каменной Бабы. Ветер даже не собирался дуть в сторону восхода. То безветрие полное стояло, то тучи клубились, грозясь обрушиться ливнем. И пропадали надежды сгубить орду огнем.

– Зря токмо казака на пытки отдали! Поджаривают ему пятки ордынцы. И погибает Терентий задарма!

– Хайсаки не почуяли подвоха? – спросил Хорунжий у Нечая.

– Нет! Подкрались мы утайно. Спешились, пошли за табуном ордынским. Своих коней за поводья держали. До самых кибиток добрались. Пригибались, за лошадьми прятались. Всей сотней в орду вошли. Гикнул я, взлетели на коней мы и почли рубить ордынцев. Накрошили капусты. Схватил каждый из нас по молодой хайсачке поперек седла, пошли наутек. Ермошка насмешил нас: вздернул на коня себе ордынскую дитятю-девчонку. И дед Терентий ордынку зацапал. Взяли нас вороги в клещи. Дело гиблое. Еле вырвались. Побросали бабаек, выскочили из западни. Но Ермошка свою дитятю не бросил. Добыл себе бабу. Терентия заарканил сам Мурза. Кобыла-то у Терентия старая, отставал он. Тимоха его проводил, рукой ему помахал… И слова у деда были такие:

– Прощай, Тимофей! Прощевайте, казаки!

– Но ты, Нечай, зря нас так глубоко в орду завел. Могла вся наша сотня сгинуть. Еле-еле выскочили! – покачал головой Тимофей Смеющев.

– Ничаво! – отмахнулся Нечай. – Наше дело такое! Я за Ермошку токмо сомневался. Думалось – сгинет. Но у него конь добрый!

Долго говорили о том, как зажигать степь. Охрим проявил себя знатоком:

– Степь надобно запалить в треть конного перехода. Вал страшный, высотой на два полета стрелы возникает. И катится такой огонь быстрей, чем ястреб падает. Сайгаки не могут уйти, тыщами поджариваются. Озера закипают. Болота запекаются, как пироги! Страх божий! От Яика до Китая такой огонь прокатится, все превратит в пепел.

– Однажды мы с Меркульевым сожгли так в степи двадцать тыщ татар. Но ветер вдруг повернул к нам, сбоку огонь нас обошел. Еле спаслись, – вспоминал Хорунжий.

– Когда идет огненный вал, не спастись! Огонь через реки прыгает. Вихри пламенные деревья с корнем вырывают. Верблюды к небу взлетают! – встрял, на свою беду, в разговор Овсей.

– Верблюды в небо, значится, взлетают? А когда твои молитвы станут в небо подниматься, Овсей? За што мы тебе кошт выделяем хлебом и вином? – спросил Микита Бугай.

– Овсей много пьет, мало молится. Потому и нет ветра нам на поджог степи! – забубнил Тихон Суедов.

– Давайте, казаки, привяжем пресвятого отца к энтой Каменной Бабе. Оголим поповскую хребтину и будем хлестать нагайками. Бить будем, пока его молитвы о ветре не долетят до бога, – мирно и благодушно предложил Герасим Добряк.

– Бить! – согласился Балбес.

– Бить! – сверкнул одним глазом Федька Монах.

– Бить! – весело крутнул шляхетский ус Матвей Москвин.

– Бить! – приговорил Дьяк, казак из отважной сотни Нечая.

– Бить! – подмигнул Панюшка Журавлев.

– Бейте! – разрешил Хорунжий.