Золотой цветок - одолень

— Зачем тебе, Сеня, этот ошейник? — удивилась татарка. — Соломон говорил мне, что на нем, должно быть, когда-то крепился самоцвет. Адамант или изумруд. А мож, ладанка висела. Но учти, у нас к этой гривне ничего нет!

— Я закажу сам золотую иконку у Кузьмы. Он изладит.

Никто на Яике не знал, кроме писаря, что может возникнуть богатство, если объединить вновь раннехристианскую иконку Ермошки и гривну, пропитую казаком в шинке. Однако Ермолай чуял непонятное в том, что прыткий залетный московитянин так зарился на обыкновенный черный камушек с белым крестиком. Ермошка показал Сеньке кукиш:

— На вот, выкуси! Ты еще в Москве у меня выуживал сию гальку. И князь Голицын зудился. Нет, не продам свой волшебный камушек. Отдам, мож быть, за тыщу золотых. Не мене!

С каждым днем росла и обострялась неприязнь Сеньки к Ермошке и его дружку — художнику Бориске. И не было для этого какой-то одной причины. А чем он приколдовал Дуню Меркульеву? Неуж тем, что ладит крылья? Прощелыга, нищий молотобоец! Жалкий покручник! А вот дружок его более опасен, зловреден. Богомаз вообще как бы не замечает писаря. Раскланивается при встречах холодно. Избегает совместных застолий. На свадьбу не пришел. Цилю обидел. И ужас...

— Поведай, Сеня, что было в городке, пока я ходил к морю...

— Хорунжий ушел с полком в степь за Сухую балку. Михай Балда ране избил Федьку Монаха. Микита Бугай украл корову у Панюшки Журавлева. Знахарка Евдокия вспорола живот отроку Мучаги...

— Отрок выжил? — прервал Сеньку атаман.

— Бегает, бьет сурков из пращи.

— Как же он мог выжить, Сенька? Не поверю!

— Я ласково допросил Евдокию. Она вскрыла ножом брюхо юнца. Там у него якобы кишка завязалась узлом. Помирал он, почернел уж. Ведьма распутала завязь, смазала кишки и нутро конопляным маслом. И снова она зашила брюхо, аки мешок. Я сам видел шов, след от иглы и дратвы. Но истреблять колдунью мы не решились. Ведь вместе с ней резала пузо и ковырялась в кишках юница — ваша Дуня...

У Меркульева задергался левый уголок посиневших губ:

— О значительном говори, не про суету!

Писарь замолчал, но не обидчиво, а выжидательно. Атаман не любит тараторящих поспешно. Меркульев уважает тех, кто слова роняет, будто глыбы. Пожалуй, пора доложить о Нечае...

— Ватага в поход на Хиву готова. Пойдут о три конь каждый всадник. Будут у них обозы с припасами для зимовки в степи, кошмы. И даже челны потащат на телегах. Старых казаков Нечай не возьмет. Но смехота, Игнат Ваныч. Они берут с собой всего одну пушечку, короб железной сечки и две бочки пороха.

— Сие одному богу известно! — поднял палец к небу Меркульев. — Мы же не ведаем ничего о замысле Нечая. Ты мне не доносил, Сеня. А дьяку Артамонову напиши сказку на разбойника Нечая. Мол, без разрешения круга подбивает голодрань казаковать Хиву. Московия, однако, не осудит набег. Хивинский хан поддан турецкому султану. Царь Михаил Федорович будет рад зело, ежли мы воткнем саблю в бок Мураду.

— Султан Мурад недавно умер, атаман. Янычары утвердили там Ибрагима.

— Меня сие не царапает, — лениво отмахнулся Меркульев.

Сенька напрягся, аки тетива, направляющая стрелу к полету:

— Есть и заботливая весточка. Сын кузнеца расписал церковь картиной Страшного суда. Но как бы не случилось худо. Там ведь покойный патриарх Филарет, царь Михаил Федорович и дьяки сыска изображены чертями хвостатыми.

Меркульев рассмеялся трубно, похлопал, как всегда, по своему животу ладонями:

— Не измышляй, Сенька. Как могет Бориска нарисовать лик патриарха? Юнец никогдась не видел великого государя. Я и то не ведаю, как выглядел святой старец. Мабуть, он и был похож на диавола? Ась? И никто на Яике никогда не лицезрел патриарха! Чем ты утвердишь, что на картине харя Филарета? А кто у нас видел царя? В Яицком городке я, ты, Хорунжий... Раз, два... и обчелся. Ермошку всерьез никто не воспримет. И Бориска не видел самодержца. Отрок был на дыбе в памороке, ничего не помнит. Не клевещи боле, Сеня, не будь зломельтешителем!

Писарь сник. Неудобно было ему признаться, что и он опорочен в картине Страшного суда. Художник намалевал Сеньку в облике повесившегося на осине Иуды.

Атаман не заметил замешательства писаря, продолжал рассуждать:

— И мы не в ответе за божий храм. Куда глядит тамо отец Лаврентий? Он заказывает картины и лики свитых разных, грешников. Спрос будет с него. Напиши, Сеня, в Москву извет на попа, ежли уверен в хуле омерзительной.

...Меркульев не желал, чтобы с отца Лаврентия содрали ризу, надели на него сермягу и заковали бы в колодки. Атаман хотел лишь, чтобы у батюшки возникли какие-то неприятности. Тогда с попа слетела бы спесь. Меркульев бы ему помог вывернуться. Снова утвердилась бы дружба, совместные застолья. Человек он умный, интересный.

* * *

Усладительно посидеть под солнцем брезеня на бревнах. Ермошка обнимал шутейно одной рукой Дуню, другой — Глашку. Какие красивые девки выросли! Кровь с молоком! Глаша говорила тихо, опустив ресницы:

— Отдай мне, Дуня, моего Ермошу. Я его люблю слезно.

— И я люблю пронзительно, — ответила Дуня.

— Мне без него дышать неможно.

— И мне неможно, Глаша.