Золотой убегает песок…

– Нет. Просто не надо поцелуев. И я сама лягу на кровать.

– Ладно, – он ничего не возражает, хотя, наверное, бы мог. Настолько ответ звучит уж слишком нейтрально даже для него. Но, когда я выключаю один из торшеров, Олдридж становится вроде как подавленным и несчастным. – Ты хочешь в темноте?

– Да.

Кивнув, но без того, что я могла бы посчитать истинным согласием, и устроив нашу верхнюю одежду на вешалках в шкафу, мужчина подходит ко второй тумбочке. Неожиданно громкий для меня щелчок погружает всё во тьму. Кровать не скрипит, но матрац прогибается, едва сильное тело различимым даже во мраке силуэтом присоединяется ко мне, оказывается столь близко, что почти накрывает меня собой, когда я опускаюсь на подушки с кучей мыслей в голове. Наверное, мне следовало сказать что-то большее, чем просто запретить меня целовать. Обговорить всё. Как я хочу, а что совершенно неприемлемо. Узнать и то, что, может быть, недопустимо для него. Обозначить границы прежде, чем… А если ещё не поздно это сделать? Но я уже не смогу заикнуться об этом. Не сейчас.

– Мэл. Мы не обязаны…

Это ни в коей степени не звучит убедительно. Он тяжело дышит, будто мы уже что-то сделали. Да и я не наивная девчонка. Желание касается моего бедра. Желание, которое ни с чем не спутать.

– Просто разденьте меня.

– Как мне сделать всё лучше?

– Так… так, как вы начали.

Я бы сказала, что хочу грубо и жёстко, но не думаю, что доверяю ему. Вдруг он сделает больно? Обидит меня?

– Расслабься.

Он шепчет с тем, что звучит, как мольба, проникновенная и неистовая. Я слышу шумный вдох, то, как Олдридж утыкается лицом куда-то в мои волосы. Мне хочется… какой-то части меня хочется чувствовать злость, что он такой… не такой, что, наверное, не стал бы резким даже в случае моей просьбы, но с моим телом… В нём что-то меняется. С ним происходит то, что я не могу описать. А мы оба всё ещё в одежде. Я никогда не ощущала себя так с Гленном. Мне жарко, я уже словно в огне, хотя физически для этого нет ни единой причины. Дрожь, кажущаяся неестественной и неправильной, охватывает меня всю задолго до того, как, полностью обнажившись, мужчина возвращается ко мне. Он ничего не спрашивает, но, будто понимая или, по крайней мере, догадываясь, что я могу вынести, а к чему не готова, не прикасается больше необходимого ниже талии, в отсутствие свитера не дотрагивается до области моей груди вообще и не пытается пересечь невидимые границы, единственные из всех возможных, что заставили меня задуматься о них. Никаких поцелуев в губы. Я почти ненавижу себя или же только думаю так. Всё равно этой мысли достаточно, чтобы захотеть что-то сделать для Олдриджа в ответ. Но мне не удаётся. Он задаёт свой вопрос чуть раньше:

– Так нормально? Это ничего, если ты передумала. Ты можешь сказать.

Мы словно обычная пара, которая решила впервые заняться сексом друг с другом, или у которой вообще никогда и ничего не было прежде даже вне этих отношений. Он словно тот парень, заботливый, любящий и чуткий, что говорит своей девушке, что может подождать. Что всё поймёт и не бросит её из-за этого. И что им совершенно нет нужды торопиться. Но во мне она есть. Я чувствую, что и так слишком долго не жила.

– Нет. Всё нормально.

– У меня нет…

– Ничего. Я на таблетках.

– Так я могу?

– Да…

Только это короткое слово-разрешение срывается с моих губ, как Олдридж уже внутри меня. Едва-едва, но его напор, сила, с которой всё случилось, и одновременно ослепляющая нежность… Всё вместе это почти трудно выносить. Трудно выносить в хорошем смысле. Темнота недостаточно чёрная, чтобы я не видела его глаза. Либо же я просто к ней привыкла. Но так или иначе выражение внутри них больше не кажется мне нелюдимым и отстранённым, наполненным лишь негативом в мой адрес. Там есть что-то таинственное и неуверенное. Знаете, как мечта или желание, которое сбылось, но ты всё ещё сомневаешься, что заполучил эту радость и счастье в свои руки. Я понимаю, что, наверное, хотела бы об этом узнать. Жаль, я не могу позволить себе такого позволить. Это просто одна ночь… Ночь, после которой он уедет. А я останусь. Но его стоны, то, как он двигается, всё больше теряя контроль, то, что его бронзово-коричневые волосы оказываются на ощупь влажными так же, как и кожа спины, когда, неспособная противостоять ощущению нужды во мне и дальше, я прикасаюсь сразу везде… Возможно, всё это проникнет в меня навсегда. В голову, воспоминания, душу и каждую клеточку тела. Оно словно отделяется от моего сознания, когда руки дотрагиваются сильнее, а ноги позволяют войти глубже. Переставая различать, где я, а где уже Олдридж, я произношу нечто необдуманное прежде, чем ещё могла попытаться это остановить.

– Скажите, что любите меня.