Золотой Василек

И вдруг среди ослепительно сверкающего снега Надя заметила вдали черную полоску. Она все разрасталась и превратилась в черный ручеек, который разливался все шире и шире по санной дороге к восточным воротцам пригорода.

Надя считала минуты. Через час ручей достигнет села. Она тихо свистнула. Николаев ответил ей, и по железной лестнице сначала глухо, потом все явственней заскрипели знакомые легкие шаги мальчика.

— Посмотри, — сказала ему Надя. — Беги к Аркадию Андреевичу. Надо ли снимать посты? А потом возвращайся ко мне.

Николаев спустился.

Сколько прошло минут? Казалось, очень много. Внизу, у входа, послышалась какая-то возня. Надя прислушалась: на лестнице застучали грузные незнакомые шаги. Кто бы это мог быть?

Успели ли предупредить постовых и указать им укрытие? До восточных воротец оставалось менее версты. Видно было лошадей, дровни, дымок походной кухни. И на утреннем солнце поблескивали отточенные железные вилы.

Кто-то подошел к порогу. Надя обернулась. И сердце ее дрогнуло. Перед ней, нагнувшись под притолокой, стоял заросший черной бородой, в лохматой шапке, с пьяными глазами Треков. За поясом у него торчал топор. И острая ножовка.

— А! Ты вон что придумала, бесово отродье! — злобно захрипел он.

Треков увидел, что язык колокола обмотан тряпками и привязан гужом.

Надя в ужасе прижалась к окну.

Треков выхватил топор и ударил обухом Надю по голове.

Надя упала. А Треков с остервенением начал рубить топором гуж. Он кряхтел, обливался по́том. Часть гужа оборвалась. Он обвис и удлинился. Егор глянул в окно. Мятежники разбирали плетень. Егор засмеялся. Поплевал на руки и снова замахнулся острым топором.

И в это самое время гул потряс воздух. Над колокольней пронесся тяжелый снаряд. Егор присел крестясь. Приподнялся, с опаской выглянул в окно. Снаряд упал в самую середину обоза. Лошади шарахнулись. Черный ручей разлился по снежному полю. Гул повторился, и снова снаряд лег в гущу мятежников.

Это из-за холма, с запада, била советская артиллерия.

Воздух гудел. Ряды мятежников редели. Они бросились вспять. Мимо колокольни пролетела конница. Егор спрятал топор и кубарем скатился с крутой лестницы колокольни.

Внизу он споткнулся о труп убитого им Николаева и, проклиная все на свете, упал. А когда поднялся, прямо перед собою увидел жесткое лицо Ершова. Егор выхватил топор. Ершов выстрелил. И Егор повалился на убитого. Ершов ногой отпихнул Трекова и осторожно высвободил из-под него ученика. Оттащил его в сторонку. Быстро поднялся на колокольню. За ним побежал подоспевший сапер. Вдвоем они вынесли Надю, и Ершов положил ее на дровни. Николаева увезли на других санях.

* * *

На другой день к вечеру восстание было подавлено по всей округе. А еще через день хоронили погибших и провели траурный митинг.

И село, взволнованное налетевшей бурей, снова налаживало мирную жизнь. В школе начались занятия. На селе готовились к севу: весна была не за горами. Люди, прежде недоверчиво относившиеся к Советской власти, узнали ее силу, несокрушимость и дружней принялись за работу.

Вышла из больницы и Надя, хотя голова ее не переставала болеть. Когда Надя поднялась в зал, ей бросился в глаза большой портрет Николаева в траурной рамке. Надя с грустью долго всматривалась в него. Но в ясные вымытые окна лился по-весеннему радостный свет, день сиял, и снизу доносились звонкие голоса учеников. И молодые глаза погибшего юноши задорно смотрели на учительницу. Не о печали, не о тлении говорили они, а о вечном торжестве вечных идей и бессмертной силе жизни, перед которой бессильна сама смерть.

* * *

Ершова на уездном партийном съезде выбрали делегатом на Девятый съезд РКП (б), который должен был открыться в конце марта 1920 года в Москве.

Из уезда Ершов привез радостное известие, что школа награждена почетной грамотой; все ученики награждены дорогими подарками — по сорок метров мануфактуры, что было дороже в те времена всяких денег. А Надя постановлением уездного партийного комитета была принята сразу в члены РКП (б).

И Ершов выхлопотал для нее командировку в Москву, чтобы Надя могла там подлечить свою больную голову.

Надя получила мандат и с удивлением читала о том, что всем партийным, советским и профсоюзным организациям «предлагается оказывать ей в пути всяческое содействие».

И она поехала с Ершовым в Москву в своем нагольном полушубке, в огромных мужских валенках, как и прежде без всяких вещей.

Весна стояла ранняя. В Москве ручьи заливали улицы и тротуары. Валенки Надины набухли, и таскать их было нелегко. Надя с удивлением видела нарядных женщин в котиковых и каракулевых манто, которые еще не перевелись в Москве. А Надя-то думала, что это все давно уже ухнуло в преисподнюю! Но эти наряды не только не вызывали в душе Нади какой-либо зависти, нет, она смотрела на них как на что-то чуждое, как в давние годы относилась к чуждому курцевскому богатству, которое к ее, Надиной, жизни не имело никакого отношения.