Золотой век

Сейчас они просили удачи только у Ярри, Бога Войны. Ярри, господин наш, суровый воин на колеснице целиком из бронзы, вооружённый топором и копьём, мчал сейчас впереди войска. И лишь от его благосклонности зависела удача в будущем походе.

Приезд послов провёл черту, разделив размеренную жизнь города на «до» и «после». Троя теперь жила сборами, походом, будущей войной. Троя жила мыслями о том, кто уйдёт исполнять союзнический долг, а кто останется пахать и сеять, строить корабли, проводить купцов через проливы, защищать рубежи. Всё, что случилось «до», уже теперь казалось малозначимым. В иное время пересуды о разгроме пиратов Менетида не утихли бы и за месяц, а теперь троянцы, занятые делами будущей войны, о том и не вспоминали.

Но были и те, для кого именно это событие осталось единственно важным. Те, чья жизнь так же разделилась на «до» и «после», вот только сделал это не какой-то там посол, а троянский меч.

* * *

— Да, вот и закончилась твоя удача, сын Менетия, — оскалился широкоплечий лысый детина, что разглядывал потемневшую голову пиратского вожака, торчащую на шесте над частоколом, — зря, зря ты не слушал умного Писандра Маймалида. Теперь вот висишь тут, а Писандр ещё поживёт. Да, ещё поживёт.

Детина засмеялся.

— Писандр, — позвал другой голос, — уходить надо. Торчим тут у всех на виду…

— Не ссысь, — ответил Писандр, — сумерки уже, никто не шастает.

— И чего припёрлись-то сюда… — сказал второй, опасливо озираясь по сторонам.

— А назад ты как собираешься? Пёхом по морю? Сейчас стемнеет, остальные соберутся, корабль-то и угоним.

— Перебьют нас… Они вон Менетида на голову укоротили, а нас и осталась-то горстка. Говорю же, берегом надо уходить.

— Не ссы, Муравей, — повторил Писандр.

Он обернулся и поманил кого-то.

— Пошли, Лигерончик. Чего застыл, как истукан?

В нескольких шагах позади него стоял подросток лет двенадцати. Нескладный, угловатый, коротко остриженный. Не отрывая взгляда, он смотрел на голову Менетида и беззвучно вздрагивал. По грязным щекам градом катились слёзы. Вся нижняя часть лица подростка была изуродована скверного вида ожогом.

Писандр скривился.

— Да, Лигерончик, флейтист из тебя теперь будет так себе.

— И на кожаной флейте не поиграть, — усмехнулся второй, названный Муравьём.

— Я о ней и толкую, — хохотнул Писандр, — да и не с кем теперь. Менетиду, вон, аж до самой башки засадили! Понравилось, небось. Глянь, как лыбится! Так и сгниёт теперь с улыбочкой.

— Я не мужеложец… — процедил подросток.

Вышло весьма неразборчиво, с изуродованными-то губами.

— Ну да, ну да, — покивал Писандр, — то-то вы не разлей вода были.

— Ты не переживай, Лигерон, — сказал Муравей, — мы тебя утешим, ещё спасибо скажешь.

— Утешим, вестимо, — поддакнул Писандр, — утешителей хватит, не всех эти ублюдки перерезали. Ладно, пошли.

Пираты отвернулись от головы покойного вожака и двинулись к морю, к городской гавани, где, вытащенная на берег, стояла захваченная у них троянцами пентеконтера[10].

— Я не мужеложец… — еле слышно прошипел Лигерон.

В его руке появился нож.

— Я не мужеложец! — закричал подросток и бросился на пиратов.

Он всадил нож в спину Муравья. Пока тот, охнув, недоумённо поворачивался, Лигерон пролетел под его рукой, проворно прыгнул на не успевшего обернуться Писандра и, как заведённый, начал всаживать отточенную бронзу в неприкрытую доспехом плоть.

— Боги, он же убил меня… — испуганно пробормотал Муравей, — я не хочу…

Ноги его подломились, и он завалился набок.

Умный Писандр Маймалид умер сразу, ещё до того, как его товарищ упал, но Лигерона это не остановило. Совершенно обезумев, он продолжал терзать мёртвого пирата, и лишь когда на теле того не осталось живого места, вскочил и бросился бежать. В ночь. В никуда.

Глава 2. Восходящее солнце

Первый месяц сезона шему, пятый год Величайшего Усермаатра Рамсеса Мериамена[11], город Пер-Рамсес

Огненная Ладья Миллионов Лет медленно спускалась к закатному горизонту, расплескав багрянец на половину неба. Старик Атум готовился к своей еженощной битве с Апопом. В иных землях тьма, что окутывала вселенную, приносила смертным тревоги, но в великом Доме Рамсеса, новой столице Священной Земли уходящий Атум дарил людям покой, отдохновение от дневной суеты.

Ибирану ценил ночи в Стране Реки. И здесь, в Доме Рамсеса, и в Белостенном Граде, и в далëком Уасите девственница с мешком золота могла хоть до самого утра прогуливаться по улицам и ничего плохого бы с нею не случилось. В Угарите, родном городе Ибирану, купец не рискнул бы выйти из дому в ночь без пары слуг с палками.