Золотой век

— Только что прибыл корабль из Цора, с человеком, которого я ждал. Новости такие — у мицрим не два, а три воинства. Каждое не менее, чем пять тысяч человек. «Амен», «Ра» и «Птах» — так и названы по именам богов. О первых двух мы знали, а «Птах», выходит, новое. В донесении первого лазутчика о нём ни слова.

Повисла пауза. Хастияр украдкой взглянул на отца. У того на скулах играли желваки. Было с чего — ситуации, подобные нынешней, Тур-Тешшуб воспринимал, как недопустимый промах. А каждый собственный промах был для него сродни оскорблению.

— Кто-то врёт, — сказал Муваталли, — мог ли твой купец Ибирану соврать, а? Вот никогда не врал, а сейчас врёт! Шутка ли, отыскалось пять тысяч воинов! Внезапно!

— То донесение из Угарита, где оно? — спросил Хаттусили.

Первый страж протянул ему лист папируса, письмо Ибирану.

Хастияр попросил новое донесение. Оба погрузились в чтение.

Хаттусили вдруг хмыкнул с досадой и возмущённо потряс папирусом.

— Попался бы он мне в руки! Вы послушайте, что он пишет — кони в царской упряжке прозываются «Победа в Уасите» и «Прекрасная Мут». Нам это зачем знать?! Он что, оплату за число знаков получает?

— Хаттусили, — сказал Тур-Тешшуб, — каждому лазутчику внушается — пиши всё, там разберутся. Иной раз истина сокрыта в таких мелочах.

— В кличках лошадей, да, — иронично покивал Хаттусили.

— Бывает, что и так.

— Подожди бушевать, — сказал другу Хастияр, — в одном оба донесения совпадают — о воинстве «Сутех» они сообщают одно и тоже. Ибирану писал, что их отправляют на войну на юг, в Куш. И сегодняшние новости ничего не говорят о том, что «Сутех» идёт сюда. Значит, оба наших разведчика говорят правду. А если кто и врёт, так это мицрим.

— Анхореотеф… — прошипел Первый Страж.

Муваталли некоторое время молчал, а потом всплеснул руками в картинном возмущении:

— Вот времена настали! То ли дело было при пращурах! Выходили герои меряться силой на честный бой. А теперь сидим вот, алеф, бет, гимель переставляем, крупицы истины в толкованиях вылавливаем. Да чтоб спалил молнией Бог Грозы всё царство Майаманы! Или потоп наслал.

— Так ты вопроси богов, — с усмешкой предложил Хаттусили, — отца же они услышали.

— Отец благочестив был, — буркнул Муваталли.

— А ты что, человек греха, что ли?

Муваталли не ответил.

Хастияр переводил взгляд с одного царственного брата на другого. Конечно, лучшим исходом для державы Хатти стала бы царская молитва, навроде той, что вознёс Богине Солнца благочестивый и возлюбленный богами Мурсили Великий. Испросил он бескровной для Хатти победы над восставшими нечестивцами и по слову его уронила Богиня на мятежный город камень небесный[35].

А ещё неплохо иметь в лазутчиках не купца какого-то там, а царицу, навроде младшей жены безумного Амун-Хатпи, которая так ненавидела великую супругу царскую, прекрасную Нефертити, что писала царю хеттов обо всех новостях Чёрной Земли, лишь бы навредить побольше царственной чете.

Жаль, прошли эти времена. А ведь казалось, что ещё чуть-чуть и двуглавый орёл накроет своими крыльями всю Страну Реки. Теперь двойную корону снова носит деятельный фараон. Не обделили его боги умом, да и сподвижниками одарили толковыми. Однако, при всех его достоинствах есть тут кое-что…

— Дай-ка ещё раз взглянуть, — попросил Хастияр у друга папирус Ибирану.

Его внимание привлекло описание ручного льва, любимца фараона. Толку от этих сведений для войны, конечно же, не было никакого. Или был?

Ибирану обстоятельно расписывал, что прозывается лев Убийцей Врагов. Что фараон любит кормить его самолично, и лев признаёт за хозяина его лишь одного. На всех остальных лев наводит ужас, потому и взял его царь мицрим с собой в поход. Хастияр так зачитался этими «ценнейшими» сведениями, что едва не прослушал слова своего отца.

Тур-Тешшуб говорил:

— А он самоуверен, наш молодой Рамсес. Неужели, он на самом деле начал войну сразу с двумя царствами и надеется победить?

Первый Страж всегда старался постигнуть суть вещей как можно глубже, а потому считал необходимым изучить языки соседей со всем возможным тщанием. Хетты (да и не только они, а вообще все народы) соседей называли, как самим себе привычно. Тур-Тешшуб же считал, что это отдаёт недопустимым в его служении высокомерием. Потому Рамсеса Мериамена не звал Риамассой Майаманой. И сына к тому приучил. Другие пусть так зовут.

— Он не просто самоуверен, он тщеславен, — сказал Хастияр, оторвавшись от папируса, — Рамсес любит пускать пыль в глаза, причём, и пыль должна быть золотой. Ещё не совершил он никаких значительных деяний, а уже наставил монументов в свою честь по всей стране. Потому, я думаю, если мы хотим, чтобы противник поступил, как выгодно нам, то и следует сказать ему то, что он хочет услышать. Что он сам о себе думает.

— Что ты предлагаешь, Хастияр? — спросил Муваталли.

Хастияр вежливо поклонился и вкратце изложил план.

Мувалалли цокнул языком.

Хаттусили скептически скривил губы и посмотрел на Тур-Тешшуба.

— Может быть, — задумчиво проговорил Первый Страж.

— Сомневаешься? — спросил лабарна.

— Нет. Пожалуй, нет.