Золотой век

— Да. Кое-что слышал о нём. Немного, правда.

«Немного», ха! Наслышан он. И про обычаи, и про отношения с Хаттусой. Нет, не такой Вилуса медвежий угол, как пытается представить хитрый приам.

В другой раз Хастияр бы порадовался благодарному слушателю, который, вот радость-то, «слышал лишь немного», но наставления отца своего он хорошо помнил, а потому речь повёл, взвешивая каждое своё слово:

— Рассказывают, что Амун-Хатпи поведения был странного и на лицо нехорош. Как на престол взошёл, то первым делом сверг отеческих богов, разорил храмы и преследовал жрецов. Чем явно навлёк на себя и на свою страну гнев богов. Сначала женился он на двоюродной сестре, а потом и на дочери родной. Ну, не трудно догадаться, что с наследниками после такого дела у него не сложилось. Тогда мицрим из Яхмада[8] ушли, сами ушли, нам страну и отдали. А потом, когда он умер, из законных наследников осталась его дочь-жена. Вот эта самая царица Чёрной Земли просила лабарну Суппилулиуму Великого, чтобы он женил на ней своего сына. Сама просила, письма в Хаттусу присылала. А когда лабарна отправил к мицрим сына, эти подлые ублюдки царевича предательски убили! Мы начали войну и победили. Но от мицрим пришёл к нам мор, много людей умерло, даже сам лабарна и наследник его.

— Да, в те времена мор и до нас доходил, много людей умерло, — мрачно кивнул Алаксанду и спросил. — выходит, что хетты никакого зла «черноногим» не делали?

Вот оно. Вон что он хочет явно услышать. Не юлит, пытаясь от присяги уклониться, а хочет убедиться, что война предстоит праведная.

Хетты считали, что несправедливое причинение зла другому человеку возмущает основы мироздания и неминуемо обрушит на голову преступника гнев богов, о чём их даже специально просить не надо. Цари, свергая предшественников, всякий раз прилагали немало усилий на то, чтобы в глазах подданных и, что ещё важнее, богов, это деяние выглядело справедливым возмездием, но не корыстным властолюбивым злоумышлением.

«Это он причинил мне обиду».

«Он первый начал враждовать со мной».

«Он сам виноват».

«А я не виноват, я только защищался».

Когда же переворот заканчивался успешно, у захватившего Престол Льва заговорщика появлялся ещё один весомый аргумент в пользу своей невиновности:

«Если бы я был не прав, разве боги позволили бы мне совершить это деяние?»

Вся жизнь хеттов была пропитана верой в то, что насилие должно быть справедливым, иначе неотвратимо возмездие.

— Конечно, никакого зла наши люди им не делали, — торжественно заявил посол, — а сейчас мицрим причиняют нам зло — устраивают в Амурру и Яхмаде заговоры, перекупают наших подданных. Сам Тешшуб-Тархон, Бог Грозы дал хатти эту землю и все люди её вознесли за то ему хвалу, потому как двести лет хранят память о бесчинствах мицрим. Не осталось там дома, что не ограбил бы проклятый Манабхарра[9].

— Яхмад наш, — сказал молчавший до сих пор Гасс, — потому мы идём воевать с Крокодилом.

Алаксанду кивнул.

— Что ж, да будет так. Да исполнится сказанное в нашем договоре.

Хастияр удовлетворённо пригладил короткую бородку, и собрался было перевести разговор на более приятную тему, но вспомнил увиденное утром.

— Да, спросить хотел, а что это там за голова на ограде висит?

— Пират, — мрачно сказал Алаксанду, — Менетидом звали при жизни. Собрал всякий сброд, самых отъявленных уродов из Аххиявы. Видно, принимал тех, кого на родине из города изгнали. Разбойничали тут, то село на острове разграбят, то девок украдут, которые ракушки на берегу собирают. Долго я за ними гонялся, но вчера наконец-то достал и воздал по заслугам. Так что пусть башка Менетида повисит тут. Место у нас бойкое, купцов проездом много бывает. Из Аххиявы приезжают. Вот пускай и поглядят, как со мною связываться. Пусть люди Аххиявы про нас услышат! Чтоб тут не носило больше никого!

— Это дело нужное, — согласился с ним Гасс, — это боги одобряют.

Хастияр открыл рот, собираясь ещё расспросить об этом Менетиде, ибо никогда не пренебрегал возможностью узнать побольше о стране Аххиява, язык которой он как раз изучал, но Гасс его опередил и завёл речь о делах более приземлённых. О которых посол, конечно же не спешил вспоминать.

— Значит, так. Лабарна даёт стада овец и коров, а также вдоволь зерна союзникам на содержание их войск, а добыча делится, как заведено, обойдённым никто не останется. Ну, с земель Вилусы, как уговорено, не меньше, чем пять сотен колесниц.

— Столько дать не могу, — возразил Алаксанду, — мне надо берег охранять. Сами видите, что неспокойно у нас бывает. Этих менетидов меньше не становится, сколько голов не подвесь. Что же насчёт средств для похода — спасибо великому лабарне, но мне есть за что воинов прокормить. Мы тут люди не бедные, на хлеб просить не будем.

— Железа дадим, — продолжал Гасс.

— Это подарок дорогой, — оценил щедрость хатти Алаксанду, — за оружие из железа благодарим великого лабарну.

Поторговались за колесницы, сошлись на трёхстах пятидесяти. Обсудили и иные детали предстоящего дела и довольно быстро пришли к соглашению, которое устроило всех.