Золотой век

Татарин Ибрагим дорогою обходился с ним довольно гуманно и, догадавшись, что его невольник теперь успокоился, не стал на ночь привязывать его к мачте.

Кормил он Серебрякова хорошо и для подкрепления давал ему крепкого виноградного вина.

— Ты затем меня и кормишь сытно, чтобы я не отощал, ведь так? — как-то раз спросил он у татарина.

— Затем, затем… Тощего тебя никто не купит, никому ты не нужен.

— Ты свези меня, Ибрагим, в Россию, там за меня тебе дадут очень большой выкуп, — посоветовал татарину Серебряков.

— Нет, нет, выкуп не дадут, а голову с меня снесут.

— У нас в России не существует теперь казни, и опасаться тебе, Ибрагим, нечего.

— Разговаривай! Меня не проведешь… Свези я тебя в Россию, ты первый же моей казни потребуешь. Не в Россию я тебя свезу, а в Турцию и там продам. Ведь не одного тебя везу я на продажу, а поболе двух десятков невольников и всех вас продам на рынке в Константинополе.

И на самом деле, татарин вез несколько невольниц и невольников для продажи; такая же участь предстояла и несчастному Серебрякову.

XX

После долгого плавания по Черному морю корабль, на котором, в числе других невольников, находился Сергей Серебряков, бросил якорь у Константинополя, на одной из пристаней Босфора.

Татарин Ибрагим со своим «живым товаром» с корабля пошел по кривым и узким улицам, и притом грязным, вонючим, потому что турки не стеснялись выбрасывать на улицу всякую нечистоту, даже падаль; голодные собаки целыми стаями бродили по улицам и переулкам Константинополя, рылись в отбросах и пожирали падаль. Воздух на улицах бы наполнен миазмами, так что у бедного Серебрякова, и без того ослабевшего от плавания, кружилась голова, и он едва мог идти.

Серебрякова и других невольников, в числе их находились две-три женщины, татарин Ибрагим со своими вооруженными слугами пригнали к какому-то сараю, построенному из камня; сарай был довольно просторный, но совершенно лишенный света.

Невольников вогнали в этот сарай, принесли им еды, состоявшей из плохой баранины и хлеба, вместо питья дали какую-то бурду — воду, немного разбавленную красным вином, и заперли их на ночь на замок.

Невольники, усталые, измученные, улеглись спать на голом полу; им не дали даже соломы для спанья; лег и Серебряков; но сон был далек от него. Невольники были разных наций, а большинство из них армяне и персияне, и никто, конечно, не говорил по-русски, так что Серебрякову пришлось находиться в среде невольников, так сказать, особняком; невольники не обращали на него никакого внимания.

Едва только прошла ночь и улицы Царь-града осветило раннее солнце, как Ибрагим со своими работниками вошел в сарай, разбудил спавших невольников и погнал этот «живой товар» на рынок для продажи.

Торговля рабами шла в Константинополе открыто и никем не преследовалась.

«Промышленники этого рода так открыто вели свои дела, то обязаны были, как торговцы всяким другим товаром, записываться в гильдию и получали патент на торговлю. Многие из них, окруженные толпою невольников и невольниц разных наций, предпринимали путешествия в главнейшие города Европейской Турции, где они являлись к турецким вельможам. Невольников и невольниц выставляли в ряд, вельможи расхаживали, осматривали их и торговались. Барышник часто заламывал такую цену, что турок, при всем желании пробрести новую невольницу, давал только половину требуемой суммы, а в придачу предлагал двух-трех старых рабов. Таким образом, меняли и продавали людей, точно дело шло о каком-либо животном» [13].

Ибрагим на рынке выбрал самые лучшие места и расставил своих невольников и невольниц в ряд; невольницы были уже пожилые, поэтому не находили себе покупателей; однако татарину посчастливилось и он скоро продал почти всех невольников; осталось немного.

Серебрякова, бледного как смерть, торговец-татарин поставил на самом видном месте; он рассчитывал на выгодную продажу «русского пленника». Русские очень редки на продажном рынке.

Ибрагим на чем свет стоит расхваливал свой товар, в особенности же русского пленника.

Турки осматривали оставшихся от продажи невольников, бесцеремонно вышучивали их, приказывали открыть рот и смотрели на зубы.

С каким-то особенным терпением бедняк Серебряков переносил все то унижение, какому он подвергался, как продаваемый на рынке невольник.

Его точно так же осматривали и ощупывали со всех сторон, так же заставляли открывать рот.

Татарин Ибрагим, ведя на рынок Серебрякова, нарядил его в какой-то полувосточный, полуевропейский наряд.

Ибрагиму на рынке, как уже сказали, повезло, он продал, и притом довольно выгодно, и остальной свой «живой товар»; остался непроданным один только Серебряков, — он был так худ и бледен, что его никто не решался покупать, несмотря на все выхваливания продавца-татарина.

— Почтеннейший паша, купи этого невольника, он молод, крепок, силен и ловок, будет работать за десятерых, право, купи, а я уступлю, возьму только свою цену, — громко говорил татарин, обращаясь к какому-то турку в чалме; турок был седой старик.

— А сколько возьмешь? — спрашивает его покупщик-турок.

— Свою цену, сто золотых.