Золотой век. Книги 1 - 3

В ставке эти наскоки сочли, скорее, жестами отчаяния, чем продуманным и хорошо подготовленным нападением. О том, например, свидетельствовала очередь бедуинских вождей, почуявших запах силы и добровольно потянувшихся в сторону римлян. Эта точка зрения была поддержана всеми, в том числе и Адрианом, объяснившим Ларцию, что для мелких племен городские рынки Сирии, Финикии, Палестины, провинции Аравия теперь, после разрушений, произведенных в Месопотамии, являлись единственным спасением. Тот, кто лишался возможности торговать и обменивать произведенные в собственном хозяйстве продукты, был обречен на суровые испытания, если не на вымирание.

— На одном скисшем верблюжьем молоке не проживешь. Нужны оружие, рабы, золотые монеты, наконец…

Тайные посланцы начали искать встречи с римскими должностными лицами. Затем пришел черед родственников вождей, которые как бы случайно оказывались в Антиохии.

В конце марта один из самых уважаемых шейхов, чье племя кочевало в пустынных местах к северо — востоку от Петры* (сноска: столица провинции Аравия Петрея, занимавшей земли к северу от Аравийского моря, а также ряд форпостов, устроенных по его побережью для контроля за морским торговым путем. Петра знаменита сохранившимися до сих пор, вырезанными в скалах храмами, дворцами и прочими сооружениями) передал римлянам приглашение посетить его становище. Дело было рискованное — вполне могло случиться, что бедуины решили выслужиться перед Хосроем и захватить высокопоставленного римлянина в заложники.

Совещались недолго. Квиет и Цельз сходу предложили направить к варварам префекта Лонга. Свое решение они объяснили тем, что Ларций до сих пор не имел официального статуса среди членов ставки, так что его визит вполне можно было считать частным. В случае каких‑либо осложнений, заявил Цельз, всегда можно объявить, будто он действовал по собственной инициативе. Турбон, вернувшийся в ставку после усмирения и вновь возглавивший сингуляриев, горячо поддержал проконсула. К ним присоединился Адриан, высказавшийся в том духе, что железный протез может произвести хорошее впечатление на кочевников. К тому же, добавил наместник, префект обладает дипломатическим опытом. Сам Луций Лициний Сура охотно привлекал Лонга к переговорам с сарматами, а эти варвары ни в чем не уступали арабам по части коварства, лживости и природной жестокости.

Император, согласившийся со своими ближайшими советниками, подбодрил друга.

— Не вешай нос, Ларций. Вернешься, возведу в сенаторское достоинство.

— За химерами не гонюсь, — буркнул Лонг.

Адриан оглушительно расхохотался, Лузий Квиет и Турбон поддержали его. Даже всегда каменно — серьезный Цельз не смог сдержать ухмылку.

Наместник Сирии воскликнул.

— Он неисправим, наилучший! От него, Марк, лучше держаться подальше.

— Или держать подальше, — баском добавил Цельз, прозванный «штурмовой башней».

* * *

Смех смехом, но простота, с какой ближайшие к императору вельможи постарались избавиться от неуместного, до сих пор не обозначившего свою позицию префекта, внутренне покоробила Ларция.

Ему совсем не улыбалось отправляться в пустыню на встречу с самыми дерзкими и коварными дикарями, которых, как ему объяснили в Антиохии, нигде больше не встретишь.

По правде говоря, Ларций уже сжился с ожиданием какой‑нибудь пакости, которую его недоброжелатели в ставке рано или поздно подстроят ему, однако он даже вообразить не мог, что миссия, опасная сама по себе, окажется густо приправлена совершенно необычным, недостойным римского патриция, болезненным унижением, которые ему пришлось испытать в дороге. Знающие люди отсоветовали ему отправляться к арабам на коне. Они объяснили, что только лошадь местной породы способна выжить в этом пекле. От осла и мула префект решительно отказался. Так что хотел того Ларций или нет, впервые в жизни ему пришлось взгромоздиться на верблюда.

После недолгих попыток удержаться возле совершенно неуместного на спине горба Ларций решил, что более уродливого и зловредного животного выдумать было нельзя. Идет неровно, сидишь высоко, того и гляди, кувырнешься на землю, а ему после бессонных ночей нестерпимо хотелось спать, никогда он так не уставал, как за эти недели. Однажды он не выдержал и в сердцах выругал поганое животное.

В ответ проводник — сириец выбранил его.

— Ты, римлянин, глуп, пусть Баал накажет тебя. Если бы ты ведал, какое сокровище этот верблюд, ты бы остерегся от гнусностей, и почтительным молчанием успокоил свой дух. Это добрая скотина возит нас, кормит, поит и одевает. Весь, без остатка, он служит нам. Его мочой мы моем голову, пометом обогреваем жилище. Мы скорее бросим человека в беде, чем откажем верблюду в уходе и заботе.