Золотой век

— И убьет, если попадет ему под сердитую руку. И тестя своего, «министра двора», говорят, царь так лупцевал плетью, что, слышь, слег старик.

— Какой он царь! — вступил в разговор с своими товарищами один старый казак.

— А кто же он?

— Иль не знаете? Если не знаете, то скоро узнаете! — проговорив как-то таинственно эти слова, старый казак умолк и замешался в толпу казаков, изъявлявших свое неудовольствие на Пугачева за казнь Васильки.

Появился Пугачев мрачный и злобный; переговаривавшиеся казаки смолкли и разошлись, унося в своих сердцах недружелюбие и недоверие к «императору» Петру Федоровичу.

Пугачев в порыве злобы хотел было убить Устинью, уличив ее в неверности, но раздумал и, не делая огласки, «маленько поучил ее», хоть это ученье «маленькое» уложило Устинью Петровну в постель на целых три месяца.

Теперь она еще более возненавидела своего постылого мужа-самозванца. Досталось от Пугачева и тестю, Петру Кузнецову: необузданный и злобный Емелька до тех пор бил его плетью, пока старик не упал без чувств.

Разделался Пугачев и с другими «чиновными особами», приставленными им для охраны «благоверной царицы» Устиньи Петровны, за то, что они не блюли ее и допустили «вора» влезть в окно ее горницы.

Самозванец поставил к жилищу своей жены новую стражу с приказом, под смертной казнью, за ворота не выпускать «царицу», и ускакал из городка под Оренбург с твердой надеждой взять приступом этот город.

LXXIV

В взволнованном Пугачевым крае дела принимали все более и более худой оборот: ожидали возмущения всего Яицкого края; башкирцы тоже волновались. Пугачев подкупил их старшин, и они стали нападать на русские селения и присоединяться к мятежникам. Служивые калмыки бежали. Другие инородцы, как то: мордва, чуваши и черемисы тоже возмутились и перестали повиноваться правительству.

Нечего говорить про крестьян: они целыми ватагами перебегали к самозванцу Пугачеву.

Губернаторы: оренбургский — Рейнсдорп, казанский — фон Брандт, симбирский — Чичерин и астраханский — Кречетников не знали, что делать, что предпринимать, потому что мятеж становился почти общим во вверенных их управлению губерниях. Они известили государственную военную коллегию о мятеже и просили вспомогательного войска.

Тяжелые обстоятельства того времени благоприятствовали беспорядкам.

Наши войска находились в Турции и в возмутившейся Польше.

Приказано было нескольким ротам и эскадронам из Москвы, Петербурга и Новгорода спешить в Казань. Начальство над этими отрядами поручено было генерал-майору Кару. Но он, видя, что ему не подавить и не одолеть мятежа, оставил армию и уехал в Москву, чем навлек на себя большую немилость государыни. Его заменил Бибиков.

На другой день праздника Рождества Христова, в морозную ночь, Александр Ильич, как уже мы сказали ранее, с большими уполномочиями, данными ему императрицей, прибыл в Казань.

Губернатор фон Брандт и прочие городские власти, а также и местные дворяне встретили Бибикова.

Александр Ильич был мрачен.

— Для чего вы дали Пугачеву так усилиться? Неужели вы не могли совладеть со злодеем вовремя? — как-то невольно вырвалось у него при взгляде на губернатора.

Брандт молчал понуря голову.

Бибиков с губернатором отправились в особую комнату для совещания. Совещались долго, и, когда Брандт уехал, Бибиков вышел к собравшимся властям, к командирам и офицерам, громко проговорил:

— Государи мои, я, право, не знаю, в своем ли уме губернатор или он его потерял. Что у него за план для истребления Пугачева?.. Он советует мне просить защитить границу Казанской губернии и не пропускать самозванца в оную. Да разве Оренбургская и прочие губернии не принадлежат России и государыне? Злодея должно истреблять во всех местах одинаково, и я, при помощи Божией, при вашем содействии, надеюсь подавить смуту и воздать должное злодею-самозванцу.

Эти слова ободрили не одних только присутствующих, но все население города Казани.

Бибиков принялся энергически за свои дела, от этих дел он почти не знал отдыха.

Вот как описывал положение дел Бибиков: