Золотой водопад

Ливневые дожди, которые Голиков с неясным предчувствием ожидал со дня на день, захватили экспедицию в зимовье. В лесу, окруженном куполообразными холмами, участок неба для обозрения ограничен. Только что вовсю светило солнце, не предвещая ничего плохого, как вдруг из-за северных вершин холмов хищными птицами налетели стаи рваных облаков, затмили небо зловещей чернотой и тут же обрушили на лесистые склоны, в змеевидный распадок потоки дождя. Поисковики сбились на нарах, с надеждой вглядываясь в запотевшее от влаги оконце, едва пропускавшее тусклый свет посеревшего дня. Задорожный подпалил растопку в печке, и в зимовье запахло жилым, от дыма, часть которого не попадала в дымоход и короткими выхлопами из печной трубы выстреливала в стены тесного помещения. Немного позднее обоняние защекотал мясной дух из чугунного котла, в котором закипал суп из свежей изюбрятины, недавней добычи Ивана Дремова.

За стенами зимовья свирепствовала гроза. Греков и Задорожный, в гражданскую войну побывавшие под бомбежкой и под артиллерийским обстрелом, негромко переговаривались между собой, вспоминая боевые эпизоды. Воспоминания, навеянные несмолкающей грозой, были обыденными, не впечатляющими. И все-таки оба красноармейца старались доказать не нюхавшим пороха братьям Дремовым, да и геологам Голикову и Шмидту, что самая страшная гроза, где бы она ни застала человека, по сравнению с военной грозой так себе, пустяк, испытание страхом слабонервных.

— Попали мы как-то в окопах под обстрел немецкими бризантными снарядами, — начал Греков. — Они, подлые, в воздухе рвутся на мелкие осколки прямо над головами. А окоп-то открытый. И самого мелкого осколка хватит, чтобы тебе башку прошибло насквозь.

— Не скажи, Влас Романович, — вторил Грекову Остап Задорожный. — А еще больше ужаса от фугаса. От него не убежишь. Догонит взрывной волной и так шмякнет об земь, что и неделю не очухаешься, если вообще дубаря не нарежешь. А выживешь, так от контузии по гроб жизни не оправишься.

Голиков, чтобы не слышать пустопорожних пересудов бывших фронтовиков, выходил из зимовья, прислонившись к стене, укрывался от ливневого потока, смотрел с надеждой на небо, в его северную часть, откуда началась гроза, ожидал, что она, так же как началась, так без предупреждения и окончится.

Порывы ветра расплескивали брызги, загоняя геолога с улицы в прогревшееся помещение. И хотя гроза утихла, но радости прекращение ее буйств Голикову не принесло: полил затяжной унылый дождь, то обрушиваясь на землю с силой тропического ливня, то морося мелкими дождинками, назойливыми и щекотными, как укусы мошкары…

На третий день вынужденного безделья Степан не выдержал.

— Пошли, Ванькя, дичину каку-нибудь подстрелим. Свеженинки хотца. Дожж навроде поутих.

— И то верно, паря, — согласился Иван, сползая с пар и берясь за одежду.

— Какая по такой погоде охота, — запоздало вмешался Голиков, — зазря только вымокнете.

Но братья его уже не слышали, выскочив за порог. И не охота их интересовала, а нужно было им совет держать.

Для видимости они отошли версты три. Выбрали местечко посуше. Дождь на время прекратился, и ветер вылизал шершавым языком влагу с колодин, замостивших торфяную подстилку возле давно высохшего Староречья. В ливни старая протока ожила от прилива в ее каменистое русло дождевой воды. Братья закурили из одного кисета, дымом отгоняя тучи гнуса, поднявшегося из травы, куда их забило дождем.

— Ну, че, Ванькя, дальше робить-то как будем? — по праву старшего начал разговор Степан.

— Думаю, нам отколоться надоть от этой вшивой команды, — не замедлил с ответом Иван. — Толку с них как с чечетки перьев. Эти бывшие вояки — нахлебники и дармоеды. А начальнички барчуки, белоручки.

— Дык што, заявим Тихону Петровичу по всем правилам или как?

— А для ча заявлять? Вот наладится погода, и поминай нас как звали. Аванс мы свой, поди, отработали. Долгов не имеем. А расчет полный тайга-матушка заплатит, если подфартит, таперича мы не шибко нуждаемся в советах. И Тихон Петрович и дядя Ганя нам нипочем.

Иван, увлекшись рассуждениями, не заметил, что Степан его не слушает давно. Он уставился жадным взглядом на староречье, в котором прохлынувшая за эти дни вода начисто промыла прежде покрытое илистым, налетом каменное дно, высветила его до яркого блеска.

Степан неуверенно шагнул к поразившим его своим цветом камням. Наклонясь, он потерял равновесие и плюхнулся в воду. Только увидев рядом с собой брата, он понял, что вынудило его потерять равновесие: это же Ванька, опережая его в броске к сверкающим камушкам, сшиб его с ног.

— Мое! — дико закричал Иван, горстями, без разбору хватая со дна реки сверкающие разноцветные камушки и набивая ими полную пазуху.

— Твое? — поднявшись на ноги, метнулся к нему Степан. Он схватил его обеими руками за отвороты зипуна, выволок на берег. — А ну вытряхивай все, — рванул он одежку так, что зипун разъехался и обнажил волосатую грудь брата. Камни посыпались под ноги, словно крупные градины.