Лёва с Люсей поехали осенью в Уваровку – середина октября, они затопили печку и поторопились задвинуть заслонку, чтоб было теплей. Легли спать. Люся говорит: “Лев, а вдруг мы с тобой угорим?”
– Знаешь, что Лёва мне на это ответил? – спрашивает она у меня потом.
– Что?
– Вот будет Марине мороки!
В “МК” в подвале криминальной хроники опубликовали материал под заголовком “Марина Москвина отработает каждую бутылку” – про некую мошенницу, мою тезку, регулярно похищавшую с корпоративов алкогольные напитки. И увенчали эту статейку моим жизнерадостным портретом.
– В какую сумму вы оцениваете свои честь и достоинство? – спросил меня адвокат, которого я наняла для возмещения мне морального ущерба.
– В миллион!!! – сказала я очертя голову.
– Один?
– Один…
Увы, наша протестная нота не возымела действия. Адвокат объяснил мне, что в результате морального ущерба жизнь пострадавшего должна покатиться под откос, тогда – да, а так – нет.
– …А нельзя это как-то организовать? – серьезно спросил адвокат.
– Я тебя понимаю, – сочувствовал мне Тишков. – Это нам, авангардистам, неважно, что о нас пишут, лишь бы имя трепали. А даме – ей нужно другое…
Но когда одна безрассудная женщина обвинила Лёню в том, что он совершил ограбление со взломом и унес все творческое наследие покинувшего этот мир художника – вместе с телевизором и холодильником, и эту информацию трижды напечатала единственная уважаемая нами газета, – как я ни уговаривала Тишкова, что это только возвысит его в глазах общественности и привлечет дополнительное внимание к его персоне, Лёня был о-о-очень недоволен…
“Чем меньше человеку нужно, – говорил Сократ, – тем он ближе к богам”.
Еще он говорил:
“То, что я понял, – прекрасно. Из этого я заключаю, что и остальное, чего я не понял, – тоже прекрасно…”
– Мы уже все щеки подставили, а их не так много – всего по четыре у каждого…
– Марина Львовна, – сказал мне знакомый юрист, – если у вас есть малейшая возможность не судиться, никогда не упускайте ее…
В Одессу на корабле плыл с нами главный редактор “Огонька” журналист Виктор Лошак. Писатели приняли на грудь и пели, а Виктору позвонила жена Марина, будущий директор Пушкинского музея, коренная одесситка. Поражаясь слаженному хоровому пению литературного критика Николая Александрова, журналиста Игоря Свинаренко и поэта Максима Амелина, Марина Лошак посоветовала нам из достопримечательностей в Одессе: “Кларабар” в Городском саду, кафе “Дача” на Французском бульваре и “Хуторок” в парке Шевченко.
Иртеньев – Игорю Свинаренко:
– Зря ты бросил пить!
А Игорь:
– Так пьяный я такой же, только хуже. Марина знает…
Нет-нет и отзовутся товарищи по перу о моих творениях в отрицательном смысле. То поэт Вадим Ковда выразил неудовольствие моим слогом, то литературный критик Андрей Немзер написал, что “Роман с Луной” можно считать романом только при полном олунении… Гений всех времен и народов Игорь Холин вообще заявил:
– Ваше назначение, Марина, знаете какое? Художника Тишкова беречь.
– Да просто твои книги никого не оставляют равнодушным! – успокоил меня Лёня.
…И задумчиво добавил:
– Вы, писатели, ищете не истину, а как сказать – всё равно что!
В Израиле Дина Рубина организовала мне ежедневные экскурсии под неусыпным оком своего сына Димы, которого она устроила координатором всего и вся в знаменитое турагентство Марины Фельдман. Дима боялся, что я зазеваюсь и отстану от автобуса где-нибудь в Назарете, Вифлееме или, не приведи бог, на Голгофе, поэтому указывал на меня дланью экскурсоводу и говорил:
– Присмотрите, пожалуйста, за этой дамой, это наша тетушка, она такая растяпа!
По жаркому Иерусалиму Дина фланирует в шляпе, а я в чалме.
– Марина Москвина из Бомбея! – представляет она меня своим друзьям.
– …Не могу же я сказать “Москвина из Москвы”, – Дина объяснила мне, – это масло масляное…
Стали думать с Люсей, что подарить ее двоюродному племяннику, который вообще ничем не интересуется, на 25-летие. Может быть, лупу, как сотруднику прокуратуры? Или трость и плащ – как аксессуары Шерлока Холмса?
– Что же ему подарить? – озабоченно спрашивала Люся. – Может быть, красивых разноцветных презервативов?
Поэт Геннадий Калашников – бесконечно лояльный, с неисчерпаемым чувством юмора. Один только раз я видела его возбужденным и разгневанным – когда заговорила о литераторе, которого он подозревал в антисемитизме.
– Поверь мне, Гена, – говорю, – я знаю этого человека много лет, мы уйму времени с ним провели, гуляя и выпивая и размышляя об индуизме и буддизме, и никогда, ни в какой степени подпития не слышала я ничего такого, о чем ты сейчас возмущаешься. А ведь люди, которых ты имеешь в виду, разговаривают об этом вслух даже сами с собой!
На что Гена воскликнул с неожиданной горечью:
– Да разве с тобой можно поговорить хотя бы о чем-нибудь, что действительно по-настоящему волнует человека?!