Золотой воскресник

– А я Чугунова не знаю, а знаю Чуванова, ему 95 лет – белый старик с белой бородой, весь в белом. Открываю дверь, а он – с огромным букетом жасмина… Разбогател на “Диафильме”… Все это было более или менее сейчас. Что-то в последние годы много поумирало. А я человек радостный, хоть и голодов три штуки пережила. Тут упала на улице, руку сломала, встала – радуюсь, что рука-то левая, а не правая!.. Нет-нет-нет, ничего не просите, у меня в двадцатые годы Кандинский и Шагал взяли мастихин и штангенциркуль и уехали, не отдали. Я с тех пор ничего без расписки не выдаю…

* * *

Показывала свои книжки – очень старые, как сама иллюстратор. У меня в детстве была картонная коробка-восьмигранник, на ней были изображены Мойдодыр с грязнулей и надпись: “Надо, надо умываться по утрам и вечерам!” Там лежал зубной порошок, мыло, маленький тюбик с пастой, зубная щетка… Так это она, оказывается, коробку с Мойдодыром нарисовала!

– Чуковский увидел и говорит: “Стишки-то я написал…” Все-таки он любил, – сказала Ушакова, – чтобы ему за все платили… А тут Глоцер ко мне приходил – с бородой. Не знаю, по-моему, ему нехорошо, как разбойник. Вот Немировичу-Данченко, помню, было хорошо, а Глоцеру – нет…

* * *

– Вы можете получить десять экземпляров голландских изданий с вашим рассказом, – сообщил Глоцер.

– Зачем мне столько? – я удивилась. – У меня только один-единственный знакомый голландец – это вы.

* * *

Архив Владимира Иосифовича Глоцера был настолько всеобъемлющим, что, когда он переезжал на другую квартиру, я слышала, семь грузовиков вывозили его открыточки, автографы, записки и вырезки из газет. Свой кабинет, где хранились эти сокровища, Глоцер запирал на ключ и никого туда не допускал.

* * *

– Вчера я ходил на кладбище, – рассказывал мне Владимир Иосифович, – и потерял на могиле у мамы ключ от своего кабинета. А он тяжелый, старинный, там такая болванка, никто уже таких не делает, я в разных городах пробовал копии сделать, даже в тех, где еще процветают старинные ремесла. Пришел домой и вечером обнаружил пропажу. Сегодня я снова пришел на кладбище, все обыскал и пошел к контейнеру. Контейнер переполнен. А когда я выбрасывал мусор – он был почти пустой. Я перебрал весь контейнер. Сначала переложил его содержимое справа налево. А это специфический контейнер – кладбищенский, венки, ветки, сухие цветы, листья, иголки, бутылки. Потом – слева направо. И там, в самом низу, в дальнем углу, увидел свой ключ!

* * *

По просьбе Глоцера Лёня рисовал конверт для виниловой пластинки Хармса. Ему позвонил редактор “Мелодии” Дудаков и продиктовал, что должно быть написано на конверте:

– “Дани-ил”, – диктовал Дудаков, – два “и”.

И добавил:

– Давайте побыстрей рисуйте, вы ведь не из благотворительности это делаете?

– Из благотворительности, – сказал Тишков.

* * *

Владимир Иосифович имел юридическое образование, бойцовский нрав и постоянно с кем-нибудь судился. Он сам признавался:

– Я живу на компенсацию морального ущерба.

* * *

Какими-то правдами и неправдами Глоцер стал обладателем прав на тврческое наследие чуть ли не всех поэтов-обэриутов. Кроме Даниила Хармса. Однажды Лёня Тишков ездил с выставкой в Венесуэлу и познакомился там с женой Хармса, Мариной Малич-Дурново. Лёня отрекомендовал ей Глоцера как великого знатока и обожателя Хармса. И тот кинулся к ней через моря и океаны, горы и долины, прожил в ее доме чуть не месяц, это был его звездный миг.

* * *

– Она до того интеллигентна, – рассказывал Глоцер, – что даже не посмела меня спросить, на сколько я приехал. А я ведь – на пятнадцать дней – и поселился у нее. Она, наверно, думала – на три, поэтому выкладывалась по полной. Она вставала и готовила с утра то, что мне нельзя, – она выжимала мне апельсины! Там же тридцать три градуса, я ходил вареный и все время хотел спать!

Глоцер ей читал Хармса, в том числе и посвященные ей “Случаи”, она хохотала до слез, потому что все давно забыла и слушала как в первый раз.

Вернувшись, он выпустил книгу “Мой муж Хармс” – по записям, которые сделал, общаясь с девяностолетней Мариной. Крупно – имя Дурново, маленькими буковками – В.И. Глоцер, в предисловии – теплые слова благодарности Л. Тишкову…

Через неделю после отъезда Глоцера Марина Малич-Дурново покинула Венесуэлу навсегда.

* * *

К столетию Хармса Андрей Бильжо решил проиллюстрировать его книгу. Работал с большим подъемом, закончил, звонит мне и – упавшим голосом:

– Я нарисовал Хармса…

По тону я поняла, что речь пойдет о Глоцере. И точно.