Золотой возраст

Конечно, у Эдварда было больше поводов для волнения, но изменения, которые должны были произойти и в моей жизни в связи с его отъездом, не давали мне покоя. До сих пор, я, почти всегда, следовал его инструкции. Даже если изобретал какое-то особое хулиганство, необходимо было получить одобрение Эдварда, как старшего, на котором лежала главная ответственность. Меня немного тревожило это пугало под названием «Ответственность», ведь теперь вся его тяжесть обрушится на мою спину. Хотя, в новом положении были и свои плюсы. Эдвард был повелителем чрезвычайно властным и немного ограниченным, он жаждал неопровержимых фактов и был скуп на игру воображения. Теперь никто не будет меня сдерживать, я смогу претворить план в жизнь, выбрав лучшее художественное решение.

Не нужно будет больше притворяться радикалом. Радикализм никогда не вызывал у меня сочувствия, мне навязали эту роль. Эдвард, однажды, решил украсить нашу маленькую республику Палатой Лордов. Он довольно разумно изложил идею, и все звучало логично и многообещающе, пока не выяснилось, что роль Палаты Лордов будет исполнять только он. Все остальные будут из Палаты Общин. Конечно, у нас оставался шанс получить повышение, и у девочек и у мальчиков, в зависимости от того, насколько усердно мы будем ему служить. Для меня брат оставлял особенно большие надежды на быстрое продвижение вверх по служебной лестнице. Однако, на начальном этапе, только он мог быть первым и единственным лордом. И тогда я топнул ногой и заявил, что все это вздор, и что вообще не считаю Палату Лордов хорошей идеей. «Значит, ты — крайний радикал!» — с глубоким презрением произнес Эдвард. Вывод не выглядел логичным, но что я мог сделать? Я согласился и уверенно заявил, что да, я — крайний радикал. Таким вот монстром я вынужден был притворяться до сих пор, но теперь я смогу, наконец, сбросить маску и честно взглянуть в лицо миру.

И все же, выгодны ли мне все эти перемены? Это правда, что теперь я стану вожаком, старшим, но еще мне придется стать и буфером между Олимпийцами и своей маленькой шайкой. Эдварду это было совсем не трудно: не дрогнув, он, подобно недвижимому атланту, противостоял всем нападкам Олимпийцев. Смогу ли я быть таким же? Нет ли опасности, что ради мира и спокойствия я поддамся искушению и пойду на компромисс, начну играть по их правилам и, провалив задание, превращусь в скучного педанта. Конечно, я не думал обо всем этом именно в таких выражениях. В те счастливые дни передо мной не стояло тяжелой необходимости облекать неясные чувства в механистически несовершенные слова. Но ощущал я именно это: мой характер мог оказаться неподходящим для исполнения подобной роли.

Ореол таинственности еще больше сгустился над Эдвардом, да и сам он немного зазнался, как только из города прибыли коробки с его новой одеждой. Это усилило отчуждение, возникшее между старшим братом, который теперь принадлежал будущему, и нами, остававшимися в прошлом. Его имя было выведено на каждой коробке большими буквами, а их обладатель неожиданно исчез, и был обнаружен, в конце концов, возле своего багажа. Он ходил кругами и восторженно бормотал себе под нос: «Эдвард такой-то!» Конечно, это была слабость, но те, кто помнят, какое чувство охватывает человека, когда он в первый раз видит свое имя, написанное большими буквами, не осудят его.

Дни проносились один за другим, и чем ближе подбиралась тень неумолимого грядущего к нашему порогу, тем все более учтивыми, неестественно учтивыми, мы становились. Даже сам Эдвард в те дни несколько раз сказал «спасибо», а однажды произнес: «Не мог бы ты принести мне мяч, если не трудно». Мы с Гарольдом периодически пытались предугадать желания старшего брата, а девчонки, те просто пресмыкались перед ним. Олимпийцы не отставали от нас. В своем грубоватом стиле они стремились показать, что весьма ценят Эдварда и баловали его лакомствами и другими поблажками в том же духе. Ситуация становилась все более напряженной и, думаю, все испытали большое облегчение, когда настал, наконец, час разлуки.

Всей гурьбой мы отправились на станцию, в те дни еще было принято устраивать из отъезда родственников целое представление. Эдвард был душой всего происходящего, и хотя его веселость казалась несколько преувеличенной, никто не осуждал его за это. По дороге к станции я пообещал брату, что попрошу фермера Ларкина не убивать ни одной свиньи, пока он не приедет на каникулы, а он сказал, что пришлет мне рогатку — настоящую смертоносную штуковину, а не какую-нибудь детскую игрушку. И вдруг, когда мы прошли уже половину пути, одна из девочек всхлипнула.