Золотой возраст

Селина провела день, обыскивая все любимые убежища Гарольда, и в пять часов она, вся в слезах, села пить чай с куклами, которые неблагородно отказывались ждать дольше назначенного часа. Деревянный сервиз выглядел совсем поломанным, а куклы словно превратились в бездушные существа из воска и опилок, лишенные всего человеческого. И тут ворвался Гарольд, весь в пыли, с порванными носками, со следами от слез, все еще заметными на его чумазых щеках, и Селине, наконец, было позволено узнать, что он думал о ней с самого момента своей неразумной вспышки гнева, что его дурное настроение было притворным, и что он не ходил «лягушатить» в одиночку. В этот вечер очень счастливая хозяйка баловала своих стеклянноглазых и прямоногих дам, и позволила им множество gaucherie, другими словами, неуклюжих кукольных повадок, которые в обычные дни сурово осуждались.

А мы с Гарольдом, с глупой мужской самонадеянностью, думали, что именно новый долгожданный чайный сервиз сделал Селину такой счастливой.

Вдоволь уж ты поиграл… Время тебе уходить

Среди многочисленных дурацких идей, которыми были забиты головы Олимпийцев, одна отличалась особой глупостью: они считали, что можно свободно говорить в нашем присутствии на темы, которые напрямую нас касаются, если не упоминать при этом ни имен, ни дат, ни прочих ориентиров. Нам было отказано в способности сообразить, что к чему, и подобно обезьянам, разумно воздерживающимся от речи ради продолжения своего беззаботного животного существования, мы тщательно скрывали наши таланты в области логических умозаключений. Потому нас невозможно было застать врасплох, и потому разочарованные взрослые считали нас апатичными и лишенными божественного дара удивляться.

И вот, просмотр утренней почты и загадочное обсуждение, возникшее сразу же после этого, немедленно сообщили нам, что на дядюшку Томаса возложена некая миссия. Этот самодовольный человек, каждое дело сопровождавший жалобами на переутомление, был, в каком-то смысле, нашим помощником по хозяйственной части. Подобрать нужную ленту, сбегать в магазин, обсудить обед с кухаркой – подобные обязанности добавляли цвета и разнообразия в его праздную лондонскую жизнь и помогали держать себя в форме. Когда вопрос начал обсуждаться с помощью кивков и различных местоимений, многозначительных пауз и французских словечек, мы поняли, что красный флаг, предупреждающий об атаке, уже выброшен и, старательно изображая невнимательность, выщипывали по кусочку из самой сердцевины тайны.

Чтобы убедиться, в правильности собственных выводов, мы все вместе неожиданно обрушились на Марту. Мы не собирались расспрашивать ее о подробностях, это не принесло бы никаких результатов, мы просто сообщили ей, что все вокруг только и говорят, что о школе, что мы все знаем, и что отрицать бесполезно. Марта была доверчивой душой и неумелой обманщицей, выступать, как свидетель защиты она не смогла бы, и мы быстро все из нее вытянули. Мир не стоял на месте, школа была выбрана, необходимые бумаги уже собраны, а жертвой оказался Эдвард.

Эта странная непонятная вещь под названием «школа» всегда маячила перед нами, как нечто неотвратимое, но, честно признаться, мы никогда не задумывались о ней всерьез. Однако, теперь, когда зловещий призрак тянул свои тощие руки к одному из нас, нам пришлось взглянуть ему в лицо, погрузиться в неизведанное море, ради того чтобы узнать, куда влекут нас его волны. К сожалению, мы совершенно не владели информацией и не знали к кому за ней обратиться. Конечно, дядюшка Томас мог бы нас просветить, ведь когда-то, в смутном и неясном прошлом, ему пришлось провести в подобном заведении какое-то время. Но, к нашей большой досаде, природа наделила этого человека странным чувством юмора, что превращало его речь в нечто непонятное и утомительное. А голоса сверстников, с которыми нам удалось коснуться этой темы, звучали не в унисон. Одни обещали проказы, пирушки, полную свободу, одним словом, предвкушение истинных блаженств взрослой жизни. Другие, а таких было, увы, большинство, рассказывали, что школа – это замкнутый своеобразный Аид, щедрый на отметки и тумаки. Когда Эдвард безмятежно разгуливал по дому, выпятив грудь, становилось ясно, что он рассматривает свое будущее с первой точки зрения. Когда же он становился подавленным, неагрессивным и искал общества сестер, я не сомневался, что второй вариант в данный момент превалирует в его сознании. «Если не понравится, можно убежать», – обычно говорил я ему в утешение. Эдвард радостно оживлялся, а Шарлотта разражалась рыданиями, представив, как ее брат голодный и покрытый волдырями проводит зимние морозные ночи в стоге сена.