Золотой выкуп

Нигде во владеньях не стало покоя
От смуты, огня, грабежа и разбоя,
Которые сеет, скрываясь от глаз,
Разбойничий сын Пиримкула Намаз.
Он спутался с дьяволом, грешник кровавый,
Казиям[8] и баям грозит он расправой,
И мудрый хаким за поимку врага
Отдаст из казны десять тысяч таньга.
И ровно три тысячи выдаст тому,
Кто голову вора предъявит ему.
Внемлите же, слуги аллаха,
Неверным — презренье и плаха!

Намаз сидел в лавчонке Салима-мясника, ел шурпу и внимательно слушал глашатая.

— Каким соловьем заливается этот пузатый Аман, а? — сказал он спокойно, не отрываясь от еды.

Мясник же перепугался всерьез. Он торопливо опустил полотняный навес перед лавкой, закрыл дверь.

— Уж не собрался ли ты, Салим, заработать десять тысяч таньга? — засмеялся Намаз.

Мясник не успел ответить, двустворчатая дверь распахнулась, и в проеме вырос один из джигитов Намаза.

— В чем дело? — нехотя отложил чашу предводитель.

— К восточным воротам базара подошли казаки. Кажется, пронюхали, что вы здесь…

— Много их?

— Много, Намазбай.

Тут подоспели и остальные джигиты, остававшиеся на часах. Они были обеспокоены. Доложили, что у западных ворот базара стягиваются нукеры волостного управителя, а за стенами мясной лавки, где сидел сейчас Намаз, на скотном ряду появились люди капитана Олейникова.

— Выходит дело, мы окружены? — оглядел предводитель сотоварищей.

— Да, бежать надо! — воскликнули джигиты в один голос.

— Бежать, бросив такую вкусную шурпу?

— Намазбай, послушайтесь доброго совета. Утром город был пуст. Даже городового на центральной площади не было. А теперь весь базар окружен. Они знали, что вы появитесь здесь!

— Не спешите, Эшбури-ака. Помните, не каждый, кто спешит, вовремя достигает цели. Однако же, Салим-мясник, отменную шурпу ты приготовил! Мне кажется, всевышний создал нас с тобой затем, чтобы ты готовил прекрасные супы, а я охаживал плетьми богатеев. Носишься по полям-пустыням, душа желчью наполняется. Что ж это за жизнь, думаешь. Не можешь посидеть спокойно, побеседовать с другом, своей тени должен остерегаться. И это называется светлый мир? Каков же, выходит, темный мир, коли светлый таков? Отвечай же, мясник, почему молчишь? Неужто теперь я вынужден буду появляться на улице только в темноте ночной, будто летучая мышь какая? Нет, не выйдет, я их самих в щели загоню! Я им такое устрою, что они тысячу таньга заплатят за любую мышиную нору!

Намаз казался чересчур спокойным и хладнокровным, и можно было подумать, что его нисколько не беспокоит собственная судьба и судьба соратников. Но это было не так. Он тотчас оценил опасность, нависшую над ними, и теперь про себя лихорадочно искал лучший выход из положения.

— Быстро! Складывайте ружья и сабли в мешок! — скомандовал Намаз джигитам. — Бросьте его в сток. Вот так. А теперь ныряйте в толпу, затеряйтесь среди людей. Я уведу преследователей за собой.

— Намазбай!

— Вечером встретимся на берегу Акдарьи, на известном вам месте. Салим-мясник, приведи сюда моего коня.

— Конь велик — двери низки, боюсь, он не влезет сюда.

— Лишь бы морда пролезла — об остальном не беспокойся. Поторапливайся, приятель.

В самом деле, конь Намаза, точно приученный, почти ползком, едва не касаясь брюхом порога, влез в узкую, низкую дверь мясной лавки.

— Запри дверь на засов. Топор есть?

— Как не быть, у мясника-то?!

— Стена лавки с каркасом?

— Нет, глинобитная.

— Прекрасно, давай сюда топор.

Салим-мясник глядел на Намаза и не верил своим глазам: перед ним был не давешний простоватый, добродушный джигит, который со смаком, шутками и прибаутками поглощал суп из потрохов, а сказочный див[9], полный неуемной силы и энергии. Проворными движениями Намаз начертил на задней стене квадрат, точными, резкими ударами топора провел по линиям глубокие борозды.

— Что слышно на базаре?

— Всех усаживают на землю, — ответил Салим-мясник, глядевший наружу в щель между створками двери.

— А полицейские?

— Людей проверяют.

— Хорошо. Веревка найдется у тебя, Салим-мясник?

— Найдется, конечно.

— Тащи: сюда. Я должен связать тебя. Иначе не знать тебе покоя. Скажут: кормил-поил грабителя, бежать помог. Чего доброго, в тюрьму упекут. Давай ложись.

Мясник не успел даже возразить — был повален на пол и связан по рукам и ногам. Бедному Салиму не оставалось ничего другого, как жалобно кряхтеть и стонать. А Намазбай разбежался и врезался плечом в стену, как раз в том месте, где обозначил топором.