Золотой выстрел

Кореец лежал за камнем на левом боку, уткнувшись лицом в мох и подмяв под себя автомат с длинным набалдашником глушителя. На камуфлированной куртке на лопатке проступало широкое темное пятно. Ткань на глазах напитывалась кровью, круг расширялся…

— Модори, — сказал Мисюра сокрушенно и покачал головой. — Дурак…

Он переночевал втиснувшись в узкую щель между двумя большими скальными глыбами, положив под голову мешок с добычей. Встал рано, едва посерело небо.

Уже с утра тайгу стала душить влажная липкая духота, и Мисюра понял, что теперь-то силы его оставят непременно. Третьи сутки не жрамши — не халам-балам. А ведь именно сегодня он намеревался выйти в места, с которыми кое-что связывал в своих планах.

Золото…

Нет другого предмета в мире, за которым бы люди так гнались, которого так искали, который от них так легко ускользал и умел хранить свою тайну в безликом, но привлекательном блеске.

Старателю, который нашел самородок, кажется порой, что он близок к счастью, хотя на самом деле он вдруг подходит к самому краю беды.

Ухарь, решивший разжиться чужой добычей, целится в лоб обладателю заветного холщового мешочка с сезонной добычей, надеется на то, что ему повезло, но час спустя он сам попадает под пулю более ловкого охотника за охотниками.

Однако бывает и так, что обидный промах, от которого у опытного стрелка злость на себя ложиться на зубы оскоминой, вдруг оказывается крайне удачным, поистине золотым…

Уже без малого неделю Мисюра брел по таёжной чащобе, ориентируясь только чутьем. Его все сильнее одолевала смертельная усталость. Он падал на землю, отлеживался, вставал и брел дальше, подгоняя себя только усилием воли.

Последний сухарь он размочил сутки назад и теперь питался только подножным кормом.

Больше всего Мисюра остерегался встреч с диким зверем, против которого у него не было никаких средств борьбы. Поэтому, сделав несколько шагов, он всякий раз задерживался, вглядывался в чащобу, чутко прислушивался.

Выбравшись на край оврага, с краями поросшими можжевельником, Мисюра затаился за толстой лесиной. Огляделся, примечая все, что находилось вокруг. Ничего подозрительного не заметил.

В чаще густо пахло прелью. На соснах янтарно маслянились потеки смолы. Гудели пучеглазые оводы.

Мисюра тяжело вздохнул, с усилием втягивая воздух, и вытер рукавом пот со лба.

Хватаясь за подмытые водой корневища, стал спускаться в овраг. Внизу по зеленым камням струился ручей.

Спуск по крутому откосу отнял последние силы. Легким не хватало воздуха, и Мисюра еще раз с тупым безразличием подумал, что до ночи вряд ли дотянет.

У ручья он опустился на четвереньки и зачерпнул пригоршней воду. Громко булькая, стал полоскать горло. Когда задирал подбородок, худая шея с остро выпиравшим кадыком, вытягивалась и вздрагивала.

Напившись, он с минуту смотрел, как сверкает на гальке прозрачная студеная струя. Провожая ее взглядом, Мисюра внезапно заметил на противоположной стороне оврага густую поросль черемши — дикого таежного чеснока. Пустой желудок нестерпимо заныл.

Мисюра перешагнул через ручей, вырвал из мягкой земли пучок жестких пахучих стеблей, торопливо прополоскал корни в воде и, задыхаясь от горечи, стал яростно жевать добычу.

В тот же миг сзади прозвучал хриплый оклик.

— Стой!

Мисюра нервно вздрогнул, будто ему ударили камнем в спину. Судорожно дернулся, обернулся и увидел направленное на него дуло пистолета. Черный глухой зрачок смерти выглядывал из-за поваленного бурей кедра. За толстым обомшелым стволом, опираясь на локоть, лежал человек в сером спецназовском камуфляже.

Тут же ударил выстрел.

Обдав пороховой гарью ноздри, пуля, как оборвавшаяся струна балалайки, прозвенела у щеки, брызнула в лицо жаром и запела шмелем, уносясь в синее небо.

Мисюра собрал последние силы, бросился вперед, перескочил через кедровую колоду и упал на противника, стараясь заломить ему руку, державшую пистолет. А тот не пытался сопротивляться. Он враз обмяк и бессильно уронил голову на жухлую хвою. Голова его глухо тукнула, ударившись о дерево.

Мисюра выдрал пистолет из ослабевших пальцев и тут же, израсходовав остаток сил, безвольно опустился на трухлявую валежину.

«Вот и настигли, — подумал но с тупым безразличием. — Хотя теперь один черт. Пусть берут.»