Золотой жёлудь. Асгарэль. Рассказы

  Вот Насониха с третьего этажа несёт ему галоши с красной подкладкой, и принимается торговаться, словно рваные галоши имеют ценность. Неожиданно соседка вскрикивает: по улице пулей пронёсся, ударившись о коленки Насонихи, дворовый рыжий кот, а вдогонку за ним – шпиц Кнопс.

  Лида смеётся и сажает кляксу на почти законченное домашнее задание. Какая неприятность! Она чертыхается и быстро оборачивается – не слышала ли мать. В их доме «чёрные» слова не в чести. Потом хватает промокашку и так сосредоточенно прикладывает её уголок к испорченному листу, что даже кончик языка высовывает от усердия.

  Переулок называется Тёплым. Рядом – веками нахоженные, наезженные, намоленные места, стены Новодевичьего монастыря.

  Дом Семилетовых стоит рядом с мрачными корпусами «Красной Розы». Из открытых окон фабрики несется беспрерывный шум станков. Мать Лиды успела поработать там ткачихой, когда фабрика ещё принадлежала французу Жиро. Но потом она вышла замуж за такого же выходца из подмосковной деревни и стала «полукультурной», как сама себя называет, домохозяйкой.

  В эту комнату без особых удобств на первом этаже родители въехали ещё до рождения Лиды. После революции уже почти двадцать лет прошло, а Семилетовы до сих пор волнуются, что живут в чужой квартире (авось, господа не выгонят, когда вернутся).

  Комната перегорожена надвое шкафом. На одной половине – огромный сундук с пронафталиненными вещами, этажерка с Лидиными учебниками, покрытый белоснежными чехлами диван и круглый стол, на котором сейчас сидит отец, Николай Иванович Семилетов.

  На другой половине – большая родительская кровать с горой подушек под белыми кружевами, икона с обгорелыми венчальными свечами за стеклом, видавшая виды швейная машинка «Зингер» с наваленной на неё грудой кусков чёрного драпа, на котором белеют намётки и нарисованные острым сухим обмылком линии. Под стрёкот машинки, управляемой умными отцовскими руками, эта беспорядочная груда скоро превратится в дорогое мужское пальто.

  Из украшений в комнате – лишь настенная полочка, по которой не первый год шествует унылая процессия разнокалиберных слоников, и тяжёлый мутноглазый стеклянный шар на комоде, рядом с таким же древним зеркалом, купленным по дешёвке во времена нэпа. Лида разучивает в этом зеркале гримасы и улыбки.

  В кроватке с плетёной сеткой спит маленький Алька – ему жарко, к его лобику прилипла прядка волос. Спал бы так ночью. Сегодня, когда она взяла брата на руки потетешкать, Алька разулыбался, внимательно посмотрел на неё, потом схватился пальчиками за ухо сестры и принялся его откручивать.

  Лида вскрикнула, вырываясь. Но он, воркнув, больно вцепился ей в волосы. У неё слезы полились из глаз, и это было ещё не всё. У брата недавно выросли два первых зуба, верхний и нижний, все на них умилялись. Не выпуская её волос, младенец впился этими зубками в Лидин нос. У-у-у! Борьба шла на равных. Лида верещала, братик натужно кряхтел, но держал её мертвой хваткой.

    Она отодрала его от себя – как ей показалось, вместе с собственной кожей. За свободу пришлось расплатиться клоками волос, которые остались в крошечных кулачках…

  Лида пожаловалась на Альку матери: «Отнеси его, откуда взяла». А мать рассердилась: «Ишь, барыня какая!» Брата надо любить.

  Девочка отворачивается от окна и смотрит, как в столбике солнечного света вьются белые пушинки. Их много летает по квартире – словно ангелы крылья свои здесь пообтрепали. С кухни тянет переваренным борщом: мать готовит обед и опять ругается с соседом. Лида представляет каждого у своей керосинки, в напряженных позах. У матери руки упёрты в бока – она, маленькая, от этого кажется больше. Оба грозят наслать «фина» друг на друга.

  Но в этой коммуналке фининспектор не нужен никому. Ни соседу, который делает на продажу пуховки для пудрениц, ни семейству Семилетовых, чей глава тоже подрабатывает дома.

  Николай Иванович с большим куском драпа устроился по-турецки на столе и негромко напевает «Соловья-пташечку», кладя аккуратные стежки. Стол стоит у раскрытого окна – здесь больше света и воздуха. Распахнутые прямо на улицу створки мешают прохожим на узком тротуаре. Народ окно закрывает, портной снова открывает… Время от времени он распрямляется над шитьем, чтобы помассировать свой больной желудок.

Две войны, плен и ссылка не убьют Лидиного отца, а желудок доконает в мирное время. Хотя это ещё нескоро произойдет. Пока что Николай Иванович работает – и дома, и в ателье Комиссариата по иностранным делам, наряжая богатых граждан и советских дипломатов в солидные пальто…

  Старьёвщик наконец уходит, и мир за окном ненадолго становится скучным. Но вот раздается цокот копыт, и Лида снова таращит глаза: по улице едет бричка, которой управляет извозчик в кафтане. С тех пор, как метро пустили, брички здесь нечасто появляются.

  Во время строительства метро ходили слухи, что под землёй потревожили НЕЧТО. И, по странному совпадению, в то же время жителей Хамовников одолели мыши и тараканы. Бабы во дворе говорили, что от этой напасти можно избавиться с помощью мученика Трифона.