Золотой жёлудь. Асгарэль. Рассказы

  Но потом из этого недружелюбия вдруг выделилось твоё лицо, ты одолжила мне свой учебник. Или, нет – я впервые запомнила тебя, когда убирала класс вместе с Мальковым. Он меня дразнил. Ты тоже там была и потом призналась, что жалела меня.

  Так быстро люди сближаются только в детстве. Кто кого выбрал? Я тогда выбора не имела. Значит, ты – меня. Мы очень быстро стали единым целым: «Лидасей». Нас всюду приглашали вдвоём. Я научилась фыркать, как ты. Мама удивлялась: откуда эта кошачья привычка вдруг у меня взялась? А ты старалась одеваться, как я. Мне это льстило.

  Помнишь, на уроке Мария Ивановна иногда говорила что-то очень серьезное, требуя полной тишины. Эта тишина была невыносимой. Мы сдерживались из последних сил, но, едва взглянув друг на друга, чувствовали приступ смешливости. Достаточно было одной-единственной гримасы, чтобы мы подавились хохотом. И добрая Мария Ивановна выгоняла одну из нас немного проветриться.

  Мы часто ссорились, когда нам стало лет по тринадцать-четырнадцать. Ты дулась целую неделю, приревновав меня к девчонкам, с которыми я каталась на коньках в Парке культуры. Помнишь? А я на тебя обиделась, что ты без спросу дала кому-то почитать моего Жюль Верна. Но мы знали путь к прощению. Именно тогда я поняла, что люди имеют в виду, говоря о безоговорочной любви.

  Твоя мать меня обвиняла: мол, я тебе голову заморочила своей игрой. Но я знаю, что игра здесь не при чём, я не была виновата. Это Алькина смерть тебя потрясла…

  Я не сразу осознала, что мы превращаемся в женщин, что будем в большей степени, чем мужчины, заложницами своих тел: беременностей, родов и этого ежемесячного проклятья, к которому я оказалось совершенно неподготовленной. Мне показалось, что моё тело, ещё вчера не доставлявшее хлопот, превратилось в ловушку.

  Я проплакала всю ночь и призналась тебе, что хотела бы родиться мальчиком. Но ты так мудро ответила, что ЭТО будет случаться только раз в месяц, у каждой женщины ЭТО должно быть. Так нас природа устроила. Ты произнесла всё это шепотом…

  П.А. опять ворчит, что я много керосина трачу на ерунду. Но мне надо дописать.

  Ты отдалилась от меня, когда мы стали студентками. Тебя раздражало многое из того, что я говорила. Ты ведь никогда не интересовалась такими вещами. Я всё это понимаю и совершенно не хочу, чтоб ты из-за меня пострадала. Тебе надо строить свою жизнь, доучиваться.

  Но, подружка моя, если б ты знала, как я скучаю по тебе. Мечтаю просто сжать твою руку, а ты сжала бы мою. Помнишь, как мы делали во время бомбёжек? Немец отключал мотор своего самолёта и на несколько секунд наступала тишина, нам оставалось только прижаться друг к другу под одеялом и надеяться, что смерть не над нами сейчас пролетает. Я губы в кровь от страха искусывала. Обидно было бы умереть молодой… Помнишь, бомба один раз упала во дворе и на нашей кухне окно выбило? Странно, вот тогда я почему-то не испугалась.

  Мама мне пишет, что ты жива-здорова. Почему же ни на одно из моих писем не отвечаешь, Лида? Каждый день этот вопрос в моей голове крутится. Но больше не буду тебе…”.

  1.

  Пахнет сеном и дымом, скрипит гамак, тёплый ветерок теребит волосы.

– Молоко привезли! – это голос отца.

– Тише ты, Лидка спит, – говорит мать отцу.

  Открывается калитка, о неё со звоном ударяется велосипед: молочница Зина идет с бидоном к дому. Лида лежит в гамаке на набитых сухой травой подушках. Сквозь марлевый шатер, которым она прикрыта от мух, пытается с жужжанием пролезть одна из них, самая жирная и настырная.

Остальные звуки знойного июльского полдня стёрты. Далеко прогрохотало – это маленькие вагонетки везут на завод глину с карьера. Потом несколько раз лениво гавкнула соседская собака.

  Рядом с сараем звякнули ковшиком, пролили на землю воду и негромко выругались – отец сидит на лавке, перед самоваром, на трубу которого надет старый кирзовый сапог. В бутыли с узким горлом плавают изюм и чёрные корки – готовится новая порция кваса.

  ”Где мой цыпленок?” – спросит отец позже, когда Лида будет крутиться рядом. Поймает дочку и посадит к себе на плечи.

– Ангел Господний, с небесе от Бога данный… – из комнаты, сквозь распахнутое окно и другую белоснежную марлю, несётся бормотание матери, прерываемое вздохами, потому что она то и дело поднимается с колен. – Господи Спасе наш, спаси и сохрани раба твоего Николая и чад его – Лидию и младенца Александра…

  Лида плавно покачивается в этих тепле и заботе, пока её не выдергивает из них резкий женский голос:

– Боря, Боря, где ты, Боря?

  Срабатывает и замолкает сигнализация на чьей-то машине, и Лида сначала не понимает, какому миру она сама сейчас принадлежит.

– Боря, ну Боренька же!

   Нетрезвая женщина во дворе наконец находит своего Борю: то ли кота, то ли мужчину, то ли ребёнка. Лидия Николаевна приподнимает голову, и приснившийся ей деревенский полдень растворяется без остатка. Если он и был на самом деле, то восемьдесят лет назад. го

  Отсветы той абсолютной любви, которая окружала её в раннем детстве, пришли от погасших звезд. Родители давно умерли. Скоро и она умрет.