Золотой жёлудь. Асгарэль. Рассказы

  Цыганка хлопнула себя по широкому бедру, что-то хрипло крикнула соплеменникам, и те заплясали веселее. А похожий на чертёнка цыганенок шустро спрыгнул с повозки и колесом прошёлся перед Лидой.

  Наутро сон вызвал мимолетное сожаление – уж очень красивые туфли были, и в тот же день Лида забыла о нём. Но через несколько дней он всплыл явью.

  Подруги сидели у воды под стеной Новодевичьего монастыря, когда мимо них пёстрой и шумной группой прошествовали цыганки. Они только что прополоскали свои тряпки в пруду, теперь несли мокрые узлы обратно в табор. Одна подмигнула Лиде, и девочка узнала в ней женщину из своего сна.

– Что с тобой? – спросила Ася. – Ты стала белой, как простыня…

  Лида рассказала ей свой сон.

– Не переживай! – махнула рукой Ася. – Ты наверняка встречала эту цыганку прежде, просто не задумывалась об этом, пока она тебе не приснилась.

  Но Лида не смогла успокоиться. Дома она виновато посматривала на Альку. Вдруг цыгане украдут братика? Этот страх настолько овладел ею, что она не сразу испугалась, когда пришла настоящая беда.

  У них в доме несколько детей переболели этой заразой. Подхватил её и Алька. Сначала болезнь показалась нетяжёлой – малыш даже играл своими солдатиками. Но потом стало понятно, что она всё это время держала его в своих лапах, играла им, как хищная кошка, чтобы убить в одно мгновение.

  Пока до неузнаваемости отёкший братик неподвижно лежал в своей кровати, а мать по-деревенски выла над ним, от его лица жалуясь на до обидного коротенькую жизнь, у Лиды не выходили из головы эти проклятые красные туфли.

  Во время похорон моросил холодный дождь, старшие Семилетовы его не замечали. Лида, тоже, лишь чувствовала рукой горячую мамину спину, вспотевшую под тонкой кофтой.

– Мам, Алька-то из-за меня умер…

  Мать молча посмотрела воспалёнными глазами – у неё не было сил разубеждать дочку.

  Скоро мы уйдем с кладбища, подумала Лида, а он останется совсем один. Эта мысль показалась невыносимой. Она вдруг вспомнила, что забыла положить ему в гроб его любимых солдатиков. Игрушечные солдатики показались сейчас важнее всего на свете, важнее самого обряда, и она сначала тихо, потом все настойчивее потребовала, чтобы могилу разрыли.

– Ему там будет скучно без солдатиков! – кричала Лида, отталкивая отца и мать.

  Прошло девять дней после Алькиной смерти, потом сорок дней, а кошмар всё приходил к Лиде по ночам. Он имел вид Тёплого переулка, в котором не было для неё места.

  В этот раз Лида стояла перед жёлтым пятиэтажным домом, где жила Ася. Подъезд, медная ручка, до желтизны отполированная множеством ладоней – всё казалось знакомым. Она дёрнула ручку на себя.

  На лестнице послышались недружный топот и громкое сопение. Это по-праздничному одетые Коляскины, крепко держась друг за дружку, поднимались к себе наверх. Домна в красной косынке отдувалась, как паровоз – она тащила за собой родственников. Лица у всех были нездоровые, с зелёным оттенком.

  Коляскины оставили дверь квартиры приоткрытой, но ни Аси, ни её родных дома не оказалось. Лида собралась уже уйти, когда из комнаты Коляскиных раздались крики, бормотание, потом что-то с продолжительным грохотом упало, снова упало, наконец воцарилась тишина. Что случилось?

  Первым Лиде попался на глаза племянник Домны. Митенька неподвижно сидел на полу, прислонившись к этажерке. Рядом лежала его жена. Кудрявая голова молодой женщины была повернута в сторону, как у сломанной куклы.

  Сама Домна Коляскина сидела за столом своей большой сумрачной комнаты, положив кулаки на скатерть и бессмысленно уставившись на муху на ободке чайной чашки. Муха взлетела, села Домне на раскрытый глаз – баба даже не моргнула.

  Её муж Михеич перегнулся через старое кресло с потрескавшейся чёрной кожей. Лица плешивого пекаря не было видно, но, судя по его бессильно повисшим рукам, жизни в нём оставалось не больше, чем в остальных Коляскиных.

  Задребезжала ложечка в чайной чашке, словно кто-то раздражённо размешивал сахар. Звук устремился к Лиде, проник в её грудь, стал таким огромным и жёстким, что его невозможно было вытолкнуть наружу даже криком.

  Всё, что Лида могла теперь сделать – это пятиться к выходу, шепча единственную известную ей молитву: «Во имя Отца и Сына, и Святого духа, и ныне и присно… и ныне и присно…». Она давно не молилась, как мать её ни заставляла.

  «Аминь», – вдруг сказала Митенькина жена на полу. Коляскины оживали один за другим. Сзади подвинули стол: переваливаясь, Домна направилась к мужу, приподняла своего плешивого Михеича за шкирку. Он улыбнулся щербатым ртом и высоким, почти женским голосом обратился к Лиде: «Чего боитесь-то? Никто душу вашу не украдет – потому как души у человека нет. Хе-хе»…

  Чета Коляскиных бессильно сползла на пол, и Лида с опаской посмотрела на Митеньку и его жену. Она уже догадалась, что злой дух перелетал от одного тела к другому. Коляскины могли действовать, лишь находясь в общей связке.