– Прощенья прошу. – Джерри покраснел. – Обознался.
И пошел было прочь, но Джимми окликнул его. После расставания с Энн в жизни его образовалась зияющая пустота, и он жаждал заполнить ее общением.
– А я вас узнал! Вы – Джерри Митчелл. Помню, помню, как вы уложили Кида Берка четыре года назад!
Улыбка шире прежней вернулась на лицо боксера. Он просиял от удовольствия.
– Э-эх, как вспомнишь!.. Бросил я спорт. Работаю для одного старикана, такой Пэтт. Потеха, честное слово! Он как раз дядя Джимми Крокера, за которого я вас принял. Нет, ну прям вылитый Джимми! Слушайте, а вы сейчас заняты?
– Не особенно.
– Пойдем, посидим, поболтаем. Тут за уголком одно местечко…
– Пойдем.
Они отправились в местечко.
– Тебе что? – спросил Джерри. – Сам я в завязке.
– Да и я, – отозвался Джимми. – Что поделаешь! Нельзя вечно пить, позориться.
Джерри Митчелл молча принял эти мудрые слова. Они окончательно рассеяли остатки сомнений, таившихся в его душе. Вроде бы согласившись, что встречный этот не Джимми, от грызущих сомнений Джерри избавиться не мог, но теперь – убедился. Ничего подобного Джимми в жизни бы не сказал, ни за что бы не отказался; и, облегченно вздохнув, Джерри завязал беседу с новым знакомцем.
Глава IX
В пять часов вечера, дней через десять после возвращения в Америку, миссис Пэтт была для друзей дома. Получился настоящий прием – она не только уведомила официально, что самая знаменитая хозяйка салона снова принимает гостей, но и решила произвести впечатление на Хэммонда Честера, который заехал дня на два в Нью-Йорк, перед очередным путешествием в Южную Америку. На свой отстраненный манер он очень любил Энн, хотя в тайниках сердца считал неразумным с ее стороны родиться девчонкой, а не мальчишкой, и всегда заезжал ненадолго в Америку по пути из одной дикой пустынной местности в другую – если, конечно, выкраивалась минутка.
Большая гостиная, выходящая на Гудзон, была битком набита. Миссис Пэтт благоволила к представителям самых разных групп человечества. Она гордилась богемными экспонатами, а за последнее время превратилась в истинного дракона, похищала гениев из их укромных логовищ и выставляла на свет божий. В толпе бродили шестеро гениев, гостивших у нее, против чего так возражал муж. Но сегодня она наприглашала еще много народу из ближайших окрестностей Вашингтон-сквер, и воздух звенел надрывными воплями футуристов, буддистов, верлибристов, реформаторов сцены, а также художников по интерьеру. Все они толкались в гуще заурядных членов общества, которые пришли их послушать. Мужчины с новыми теориями развлекали женщин в новых шляпках. Апостолы свободной любви проповедовали тем, кто десятки лет занимался ею на практике. Одним словом, здесь напрягали связки и воспитывали умы.
Честер, стоявший у дверей рядом с Энн, оглядывал собрание с добродушным презрением большого пса к многочисленной своре мелкоты. Рослый, обветренный всеми ветрами, в чем-то очень похожий на Энн, он был бы похож на нее еще больше, если б не то, что часть лица ему содрал рассерженный ягуар, с которым у него вышли разногласия несколько лет назад в перуанских джунглях.
– Тебе нравится? – поинтересовался он.
– Да нет, мне все равно.
– Грустно, конечно, расставаться с тобой, но я рад, что уезжаю сегодня вечером. Кто все эти люди?
Энн оглядела гостей.
– Вот Эрнс Уисден, драматург, вон, разговаривает с Лорой Диллейн Портер, дамской писательницей, феминисткой. А там – Клара, скульптор, со взбитыми волосами. Рядом с ней…
Честер прервал этот перечень сдавленным зевком.
– А где старина Питер? Разве он не посещает эти сборища?
– Бедный дядя Питер! – засмеялась Энн. – Если ему случается вернуться из конторы прежде, чем разойдутся гости, он прокрадывается к себе и сидит там до полной безопасности. Последний раз, когда я заставила его идти на вечеринку, на него набросилась дамочка и битый час трещала о безнравственности бизнеса. По-моему, она была твердо убеждена, что миллионеры – грязная накипь земли.
– Он никогда не умел постоять за себя. – Взгляд Честера, блуждая по залу, внезапно остановился. – А кто вон тот парень? По-моему, где-то я его встречал.