Золотые апостолы

– Это тебе за особое послушание! Это – за Риту! Это – за апостолов!..

Я молотил его, не чувствуя боли в разбитых костяшках пальцев, и пришел в себя только, когда он сполз на пол. Я поднял грузное тело и прислонил к стене. Его пошатывало, но он стремился стоять сам. Из разбитой губы тоненькой струйкой сбегала на бритый подбородок (уже и бороду сбрил!) тоненькая темная стройка.

– Где Рита?

Он молчал. Только глаза смотрели с ненавистью. Без страха.

– Где Рита, сволочь?!

– Не знаю я никакой Риты! – сглотнув кровь, глухо ответил он. – Здесь милиция с прокуратурой были, все перевернули. Что вам от меня нужно? Я добровольно снимаю с себя сан, закрываю монастырь и уезжаю из Горки. Нет у меня ни вашей девушки, ни ваших апостолов.

– А где твоя рыжая Райка?!

– Вчера уехала. Бросила меня. Меня все бросили.

Он сердито убрал мои ослабшие руки и сплюнул на пол. На желто-коричневой краске расползлось большое темное пятно.

Я застыл в растерянности, не зная, что делать дальше. Ярость утихала, оставляя разочарование и боль.

– Твоя "монашка" подошла к ней у магазина и увела. Это случилось сегодня днем. Если Райка уехала, то "монашку" послал ты!

Он достал из кармана брюк платок, вытер кровь с подбородка. Внимательно посмотрел на красное пятно, расплывшееся по светлой ткани.

– Я закрыл монастырь сегодня утром, – сказал тихо, не поднимая глаз. – С той минуты каждая из насельниц вольна делать что угодно. Я не знаю, кто из них подходил к вашей подруге и подходил ли вообще. Может, ей Раиса велела это сделать, может кто другой. Меня следователь уже спрашивал об этом. Не знаю. И не хочу знать. Меня предали, меня заставили отказаться от моего служения, мне приказали выметаться отсюда… Теперь еще и избили. Чего вы еще от меня хотите? – крикнул он, глядя на меня с ненавистью. – Чтобы я повесился? – он показал на балку под потолком. – Не дождетесь! Самоубийство – великий грех, а у меня и так грехов…

Я молча стоял, не зная, что мне делать дальше.

– Оставьте меня! – раздраженно сказал он, направляясь к столу. – Вы сделали, что хотели, теперь можете уходить. Я не буду жаловаться. Господь велел прощать обиды…

Мне не понравилось, как он сказал последние слова. Это не был голос смиренного христианина.

– Кто написал заявление, что я обокрал монастырь?

– Меня заставили… – он увял. – Сказали, что так нужно. И я не писал, что вы украли видеокамеру – только, что она исчезла. После того, как вы побывали здесь ночью. Она, действительно, исчезла. А вы здесь были.

– Ты меня видел?

– Видел.

– Тебя же не было тогда в монастыре!

– Был.

– И где ты меня видел?

– Во… – начал было он и вдруг замялся. – Видел и все…

– Если я узнаю, что ты хоть каким боком причастен к исчезновению Риты… Хотя бы только причастен, – я задохнулся от нахлынувших чувств.

– Тогда вы меня сами повесите? – насмешливо спросил он.

Я шагнул вперед и замахнулся. Он даже не отшатнулся. Я опустил руку.

– Не повешу. Просто убью. Вот этим! – я показал ему кулак и, повернувшись, вышел.

…Я не помнил, как оказался на площади. Автобуса уже не было, легкий ветерок гонял по пыльному асфальту какие-то цветные обертки. С минуту я стоял отрешенно, я затем побрел к машине. Смеркалось, вокруг было ни души, и так же пусто и тоскливо было у меня внутри. Скорее машинально, чем осмысленно, я забрался в салон, повернул ключ в замке зажигания и медленно тронулся. Я катил по пустой улице ненавистной мне Горки, сам не зная, куда и зачем я еду.

Милицейский автомобиль выскочил из-за поворота мне навстречу и стремительно промчался мимо. Мне показалось, что рядом с водителем я разглядел подполковника Ровду, напряженно смотревшего вперед. На мой дряхлый "эскорт" никто не обратил внимания. Константин Жиров только прикидывался смиренным. Он позвонил дружку…

Я придавил подошвой педаль газа. Счет шел на минуты…

* * *

Дуня хотела идти перед машиной, но я велел ей забираться внутрь. Сумерки уже сгустились над Горкой, дорога была плохо видна, а включать фары я не хотел. Мы обогнули сад деда Трипуза и вползли в какой-то глухой проулок. Здесь, как было видно, давно никто не ездил – "эскорт" приминал перед собой бампером высокую траву. Сделав знак остановиться, Дуня выскочила наружу и, к моему удивлению, сдвинула как створку ворот целый пролет штакетника. Подчинясь ее знаку, я заехал за забор. Здесь тоже росла трава, но, по всему было видно, некогда был двор: высокие кусты и деревья росли вокруг этой площадки со всех сторон, правильно обрамляя просторный четырехугольник.

– Здесь дом стоял, – подтвердила Дуня мою догадку. – Еще мамин прадед жил. Потом дедушка другой построил, тот, где мы сейчас живем. А этот разобрали – сгнил…

Место было выбрано идеально: для того, чтобы отыскать меня здесь следовало прочесать сад деда Трипуза. Вряд ли у Ровды появится желание бросить на это половину своих бойцов. А из проулка машину не разглядеть – я поставил ее в углу старого двора.

– Мне остаться с тобой? – тихо спросила Дуня.

Я внимательно посмотрел на нее. Даже в тусклом лунном свете было видно, как она измучена.