Золотые яблоки Солнца

«Но это не мои! — он боязливо засмеялся. — Я их тут не оставлял! Я уверен, что не оставлял! Может, это слуга, дворецкий или горничная!»

Их было множество на стенке.

«Посмотри хоть на этот вот, — сказал он. — Длинный и конусообразный, женский, готов поспорить на что угодно».

«Правда?»

«Правда!»

«Ты уверен?»

«Да!»

«Точно?»

«Ну… да».

«Абсолютно?»

«Да, чёрт возьми, да!»

«И всё-таки уничтожь его, почему бы нет?»

«Бог мой, да на тебе!»

«Вот и нет проклятого отпечатка, а, Эктон?»

«А вот этот, вот тут, — усмехнулся Эктон. — Этот оставил какой-то толстяк».

«Ты уверен?»

«Довольно! Покончим с этим!» — отрубил он и стёр пятно. Он снял перчатку и поднял вверх руку, дрожавшую в ослепительном свете ламп.

«Посмотри на неё, дурень! Видишь извилины? Видишь?»

«Это ничего не доказывает!»

«Ах так!»

Разозлившись, он принялся чистить стенку сверху-вниз, вперёд-назад руками в перчатках, потея, ворча, проклиная всё на свете, наклоняясь, вытягиваясь во весь рост, лицо его становилось всё краснее.

Он снял с себя пальто, положил его на стул.

«Два часа», — произнёс он, взглянув на часы и покончив со стенкой.

Он подошёл к вазе с восковыми фруктами, вынул их и тщательно протёр те, что лежали на самом дне вазы, положил их обратно и протёр раму картины.

Он взглянул на люстру.

Пальцы зашевелились у него на висевших по бокам руках.

Он облизнул губы — рот его так и остался открытым, — и он смотрел на люстру, и смотрел в сторону, и снова смотрел на люстру, и смотрел на труп Хаксли, и опять на люстру, на великое множество длинных, хрустальных подвесок на ней.

Он взял стул и подтащил его под люстру, поставил одну ногу на него и убрал её, и, смеясь, яростно отбросил стул в угол. И он выскочил из комнаты, так и оставив одну из стен не обработанной.

В гостиной он подошёл к столу.

— Хочу показать тебе мою коллекцию грегорианских ножей, Эктон, — сказал Хаксли. О, этот пренебрежительный, гипнотизирующий тон!

— У меня нет времени, — возразил Эктон. — Я должен видеть Лили…

— Чушь, посмотри лучше на это серебро, на это тончайшее искусство.

Эктон склонился над столом, на котором стояли коробки с вилками, ложками и ножами, и, припоминая все движения и прикосновения к лежащим перед ним предметам, снова слышал голос Хаксли.

И Эктон занялся протиранием ложек и вилок, снял со стены все декоративные тарелки и керамические блюда.

— Здесь есть изумительная керамика от Гертруды и Отто Нацлера, Эктон. Ты знаком с их изделиями?

— Они действительно прекрасны.

— Возьми вот эту. Переверни её. Взгляни на изумительно тонкую вазу ручной работы, тончайшая, не толще яичной скорлупы — просто невероятно. И какая глазировка. Потрогай её, давай. Я не возражаю.

ВОЗЬМИ! ДАВАЙ! ПОТРОГАЙ!

Эктон всхлипнул. Он грохнул вазой по стене. Она разлетелась на мелкие кусочки, хлопьями рассыпалась по полу.

Через мгновение он уже стоял на коленях. Нужно было разыскать каждый кусочек, осколочек от неё. Дурачина, дурачина, дурачина! — кричал он на самого себя, тряся головой, то закрывая, то открывая глаза, скорчившись под столом. Ищи каждый осколочек, идиот, ни одного кусочка нельзя оставить. Дурак, дурак! Он собрал их. Все ли? Он обыскал стол, пространство под столом и под стульями и на буфете при свете зажжённой спички обнаружил ещё один-единственный осколок, и после всего этого стал полировать каждый мельчайший фрагмент вазы, как если бы это был наидрагоценнейший камень. Он складывал их аккуратно на блестящем после его обработки столе.

— Изумительные керамические изделия, Эктон. Давай возьми это.

Эктон вооружился тряпкой и протёр стулья, и столы, и дверные ручки, и подоконники, и все выступы, и драпировки, и все полы, тяжело дыша, чувствую сильное сердцебиение, он скинул с себя и пиджак, поправил перчатки на руках, довёл до блеска хром…

— Я хочу показать тебе мой дом, Эктон, — говорил Хаксли. — Пошли…

И он перемыл всю посуду, и водопроводные краны, и миксеры, потому что к этому времени он напрочь забыл, что он трогал, а чего не касался. Вот здесь, на кухне они с Хаксли задержались — Хаксли хвастался царившем на ней порядком, скрывая таким образом свою тревогу из-за присутствия потенциального убийцы, а возможно, стараясь быть поближе к своим ножам, если они вдруг понадобятся. Они проводили время, трогая то одно, то другое, то ещё что-нибудь — в его памяти ничего не осталось: ни скольких предметов он коснулся, ни того, много ли их вообще было, — и вот он закончил дела на кухне и через переднюю направился в комнату, где лежал Хаксли.

Он вскрикнул.

Он забыл про четвёртую стену этой комнаты! И пока его не было, паучки повылезали из своих убежищ на четвёртой, ещё не обработанной стене. Ими кишели уже чистые три стены, которые они старательно пачкали паутиной! На потолке, в углах комнаты, на полу, на люстре расположился миллион маленьких узорчатых паутинок всколыхнувшихся от его вскрика! Крохотные, малюсенькие паутинки, не больше — как это ни покажется смешным — чем ваш… палец!