Золотые яблоки Солнца

Она бросила усталый взгляд на мужа. Он был весь в пыли, впрочем, держался в седле легко и уверенно. Закрыв глаза, она думала, как безмятежно прошли все эти годы. Достала зеркальце и посмотрелась в него. Она хотела увидеть себя весёлой, но никак не могла заставить себя улыбнуться, сейчас это было совсем не к месту. Давили тяжёлые свинцовые облака, удручала телеграмма, принесённая сегодня утром конным посыльным; изматывала бесконечная дорога до города.

Она продрогла, а дороге всё не было видно конца.

— Я никогда не была верующей, — произнесла она тихо, не поднимая век.

— Что? — оглянулся на неё Берти.

— Нет. Ничего, — прошептала она, покачав головой. Все эти годы она прожила беззаботно, ни разу не испытав потребности пойти в церковь. Она слышала, как почтённые люди говорят о Боге, о полированных церковных скамьях, о каллах в больших бронзовых вёдрах и о колоколах, таких огромных, что звонарь раскачивается в них вместе с языком. Все эти высокопарные, страстные и проникновенные речи были ей одинаково безразличны. Она даже представить себя не могла на церковной скамье.

— Да мне просто ни к чему было ходить в церковь, — пробормотала она, словно оправдываясь.

Она никогда не придавала этому значения. Жила своими заботами, ходила по своим делам. От работы её маленькие ручки стали гладкими, как галька. Труд отполировал её ногти лаком, какого не купишь ни в одном магазине. Воспитание детей сделало её руки ласковыми и сдержанно-строгими, а любовь к мужу — нежными. Теперь же нависшая тень смерти заставила их дрожать.

— Сюда, — позвал Берти.

Их лошади спустились по пыльной тропе туда, где в стороне от пересохшего ручья стояло старинное кирпичное здание. В окна были вставлены зелёные стёкла, крыша — из красной черепицы. Внутри синели машины, а множество проводов тянулось далеко в пустыню. Она посмотрела на уходящие за горизонт мачты высоковольтных передач и, всё ещё занятая своими мыслями, оглянулась на необычные зелёные окна и огненно-красные стены.

Она не помнила ни одного стиха из Священного писания и никогда не оставляла в своей Библии закладки. Правда, жила она в жаркой пустыне, среди раскалённого солнцем гранита, пот лил с неё ручьями, но тут ей ничего не угрожало. Беды, из-за которых люди не спят по ночам, в память о которых остаются морщины на лице, были ей неведомы. Несчастья проходили стороной, не задевая её. Смерть была ураганом, гул которого доносился откуда-то издалека.

Двадцать лет унеслись в прошлое, как перекати-поле, с тех пор как она поселилась на Западе, надела обручальное кольцо одинокого охотника, и пустыня заполнила их жизнь. Ни один из четырёх её детей ни разу не был опасно болен или при смерти. Никогда ей не приходилось становиться на колени, разве только чтобы отдраить и без того хорошо выскобленный пол.

Теперь всему этому пришёл конец. Они ехали в далёкий городок, потому что утром принесли клочок жёлтой бумаги, в котором сухо, но ясно говорилось о том, что её мать умирает.

И сколько она ни думала об этом, как ни пыталась представить себе, всё это никак не укладывалось у неё в голове. Она лишилась привычной опоры и оказалась в беспомощном положении. Её мысли лихорадочно метались, как стрелки компасов в магнитную бурю, все привычные представления о том, где север и где юг, где верх и где низ, вдруг пошатнулись, рухнули, и всё беспорядочно закружилось и завертелось. Рука Берти лежала у неё на плече, но даже от этого она не чувствовала себя уверенней. Словно настал конец красивой сказки и началась страшная. Умирала её мама. Это было невыносимо.

— Давай остановимся, — не в силах справиться со своим страхом, она очень нервничала и говорила с раздражением.

Берти оставался невозмутимым, его не ввела в заблуждение раздражительность жены. Он-то знал, что это не в её характере — у неё была ясная голова. Дождь всё накрапывал. Он повернулся к ней и нежно взял за руку.

— Конечно, нужно остановиться. — Берти покосился на небо. — Тучи с востока. Надо переждать, будет ливень. Не хватало ещё вымокнуть.

Она разозлилась на себя из-за собственной несдержанности. Как-то против её желания одно потянуло за собой другое. Она была не в состоянии говорить и расплакалась навзрыд, сотрясаясь всем телом. Её лошадь сама остановилась у кирпичной стены и мягко переступала с ноги на ногу.

Поникшая, с застывшим взглядом, она скользнула из седла на руки Берти и обняла его.

— Похоже, никого нет, — сказал он, опуская её на землю. — Эй, есть тут кто-нибудь? — позвал он и увидел табличку на дверях:

"СТОЙ! ОПАСНО ДЛЯ ЖИЗНИ!

Комитет по электроэнергии"

В воздухе висело густое жужжание. Провода пели на одной ноте, непрестанно, то слегка повышая, то чуть снижая тон, как хозяйка, которая гудит себе что-то под нос и готовит на плите в мягком сумраке кухни. В здании никого не было видно. Всё вокруг дрожало от вибрации. Так, кажется, должен гудеть горячий воздух, когда он плывёт и струится над раскалённым полотном железной дороги в жаркий солнечный день. А слышно только, как звенящая напряжённая тишина давит на барабанные перепонки.