Золотые кони

Стоя на своей шаткой опоре, я наблюдал за проходом солдат, которых поручил мне легат для препровождения в лагерь. Среди легионеров этой центурии была половина бывалых солдат, и легат надеялся, что они произведут на меня впечатление. Я вглядывался в их обветренные, изможденные лица, в их усталые глаза, которые лишь на мгновение, пока шеренга шла мимо, останавливались на мне, пытался понять выражение этих непроницаемых и одновременно утомленных взглядов, прочесть что-то по их плотно сжатым или же по-детски пухлым губам, изучал их впалые щеки, низкие лбы со вздувшимися венами, но они по-прежнему оставались для меня непонятными. Больные или здоровые, солдаты упорно преодолевали последние этапы пути.

— Еще недолго, ветераны! Постыдитесь юнцов! — подбадривали они друг друга, вытирая на ходу грязные брызги с лиц…

Ни один из них не подошел бы для секретного поручения Цезаря. Никто не годился для вылазки во вражеский город.

— Шевелись, стадо баб, вас ждет миска супа!

Набежал ветер, забрался мне под плащ. Я сошел со своего камня. Этот ветер не был ни широк, ни порывист, как нарбонский кирк. Происходило всего-навсего быстрое передвижение ледяного воздуха, вызванное течением реки с востока на запад. Этому ветру по силам было лишь разметать тростник на берегу и поднять в воздух груды сухих листьев, потом он пропадал между холмов, среди бессчетных деревьев. Тем не менее у андов и он был предметом культа. Что касается легионеров, то они относились к этому ветру с презрением, он мешал им дышать при быстрой ходьбе, покрывал кирасы и шлемы капельками брызг.

— Это снова ты, старина? — ворчал кто-нибудь из солдат. — Пришел поздороваться?

На этот раз никто даже не улыбнулся шутке. Спины согнуты, не стало сил поднимать высоко ноги, мешали тяжелые мечи. Все же я строго отругал отставших, но без злобы, как учил меня отец.

Шаг за шагом мы приближались к лагерю. Уже отчетливо были видны бойницы на башнях, зубья частокола, верхи плоских палаток, крыши маркитантских повозок. Эти маркитанты со своими фургонами, набитыми продажными девками, всегда были язвой нашей армии. Они забирали у легионеров часть их военных трофеев и привозили в обмен полные амфоры вина, а с ними и свой живой товар. Я видел однажды в обитом железом сундуке у одного из них, отобранном примипилом за серьезное правонарушение, галльские браслеты и ожерелья, массивные серебряные рукоятки мечей, украшенные эмалью шишки со щитов. В армии, как и в Риме, царил торгашеский дух; кровь, проливаемая воинами, превращалась проходимцами в сверкающее золото.

Небо тускнело. Лучи перламутрового сумеречного света еще скользили по наконечникам копий дозорных, по красному султану над палаткой центуриона. Из разных мест, где готовилась пища, поднимались струйки дымков. Они дружно клонились в одном направлении и сливались с облаками. На короткое время над самым лесом показалось солнце, похожее на потертый статер[5]. Я крикнул:

— Песню! Все вместе!

Это была старая уловка — входить в ворота с песней, чтобы не слышать шуточек сытых лагерников.

Пятьдесят тысяч шагов в день за стакан уксуса.
Пятьдесят тысяч шагов в день за котелок супа,
Кираса трет плечо,
Сумка давит спину
Лопатка, меч, кирка, копье…

Отстающие не успевали, первые ряды уже заканчивали куплет, а они еще пели:

Лопатка, меч, кирка, копье
Завоюют весь мир, сказал Цезарь.
Лопатка, меч, кирка, копье —
Это невероятная тяжесть…

У преторианских ворот центурион приветствовал меня:

— Салют, Браккат[6]. Легат ждет тебя. Кажется, у него гадкое настроение.

Я доверил центурию своему помощнику, молодому офицеру, который щелкал каблуками так истово, что на этот раз обдал меня грязью. Я не выразил недовольства, не стоит пресекать служебное рвение молодых — гордиться собственной выправкой не так плохо.

Меня провели в палатку легата, я застал его за чтением. Он сказал мне, не отрывая глаз от страниц:

— Готов выслушать тебя, Браккат.

И указал мне на скамью жестом, в котором чувствовалась хорошо отрепетированная непринужденность. Красс был похож на своего отца. У него было такое же бледное, одутловатое лицо, такие же бесцветные, но острые глазки. Он не носил униформы и был одет в тогу, украшенную пряжками с гранатами. В подражание Цезарю он так же коротко стриг волосы (над Цезарем посмеивались, он делает это, чтобы скрыть облысение) и брился каждый день, тогда как большинство офицеров отпускали бороды. Чтобы совсем быть похожим на Цезаря, легат окружил себя грудой скарба: разномастной мебелью, сундуками с бельем, посудой, умывальными принадлежностями. За манипулой[7] неизменно следовал отряд его рабов: парикмахеры, массажисты, стряпчие. Ни при каких обстоятельствах он не изменял привычкам богатого патриция.