Золотые коронки

И все, что он видел: и то, что по грейдеру бесконечной вереницей неслись машины, пушки, танки, и то, что нигде не было видно устало бредущих, тяжело навьюченных бойцов, и то, что в небе гудели только наши самолеты, и то, что никто на дороге не задирал с опаской голову вверх и не было слышно свистящего, как порыв урагана, слова «воздух», которое еще в прошлом году беспрерывно швыряло людей врассыпную на землю, и то, что на коленях у него лежал новенький автомат, а не карабин и не винтовка, и то, наконец, что никому, кроме него, это не казалось странным, — все это было для Семена до изумления ново, необычайно и до слез радостно.

Он невольно распрямил плечи, понимая, что уже не будет прежних изматывающих оборонительных боев и еще более изнурительного нескончаемого отступления, и его ожесточенная готовность умереть, истребив сколько сумеет гитлеровцев, сменялась решимостью настигнуть заклятых врагов, которым остался лишь бесславный путь туда, откуда явились.

Вырванный ранением и пленом из гущи переломных событий войны, он теперь в одночасье переживал то, что все наши солдаты и офицеры вместе и каждый порознь переживали постепенно, день за днем, от бурного ликования после пленения армии фельдмаршала Паулюса до принятого, как должное, блестящего контрнаступления на Орловско-Курской дуге, — ощущение решительного перелома в соотношении сил, ощущение того физического и морального состояния войск, которое с трудом поддается точному словесному определению, но которое в то же время отлично уложилось в белых надписях на броне «тридцатьчетверок» — «Вперед, на запад!»

Но как ни занимали, как ни волновали Семена эти впечатления и мысли, они ни на минуту не освобождали его от беспокойства за судьбу жены.

Он гнал от себя тревожные предчувствия. Майор, наперво, не откажется взять Галину переводчицей, а может быть и его зачислит в свой взвод, и тогда он уже не будет расставаться с Галиной долго, до самого конца войны. Это было пределом, за который Семен боялся заглядывать, так как все, что будет после войны, представлялось в каком-то розовом сияющем тумане.

И постаревший за эти дни Осетров был поглощен думами о сыне и приемной дочери, оставленной ему Марусей. Но он молчал, стремясь побыстрее прорваться вперед на загруженной дороге.

А Семен изнемогал от вынужденного безделья в непривычной роли пассажира и не мог молчать, потому что слишком долго был скован молчанием, и оно угнетало его.

И он спросил майора о том, что больше всего поразило его и это утро — о новых, невиданных им советских самолетах. Майор ответил, увлекся, и они разговорились.

На перекрестке толстушка-регулировщица, взмахивая флажком, дирижировала дорожной симфонией, а у обочины на вкопанном столбике были прибиты три указателя стрелки. Майор глянул на столбик и весело сказал:

— Ну, вот и новая табличка!

Красная надпись на большей стрелке, устремленной на запад, гласила: «г. Энск — 20 км».

III

В смотровую щель завиднелись окраинные домики, и механик-водитель Степан Федоренко огорченно подумал: «И не побачишь, що воно за мисто!» Он любил досконально знакомиться с новой местностью, но здесь на дневку нечего было рассчитывать. Приказано было с ходу сменять танковые части прорыва.

Правда, эта ясность приказа обещала успешный и дальний рывок вперед. Степан еще не решил, что лучше, как вдруг лицо его исказилось от ужаса. На середину дороги выбежал и остановился с поднятой рукой босоногий мальчишка. Танк летел на него, и мальчишка вырастал, заполняя смотровую щель.

Тормозить было поздно. Степан до крови закусил губу и рванул рычаг, застопорив левую гусеницу. Темно-зеленая махина Т-34 заскрежетала, окуталась тучей пыли и вползла на крутую обочину, задрав в небо дуло орудия.

Когда танкисты в кожаных шлемах подбежали к мальчишке, он был уже не один. Курчавая маленькая девочка с букетом ромашек жалась к его боку. Лица у детей были неумытые, запыленные, на худых щеках мальчика светлели две извилистые дорожки.

— 3 глузду зъихав, трясця твоему батькови! — накинулся на мальчишку Степан, но командир танка властно сдвинул его в сторону.

— Ну и напугал ты нас, милок! — сказал он как можно ласковее. — Зачем же тебя на дорогу вынесло перед самой машиной? Еще минута — и от тебя бы мокрого места не осталось!

— Скажете тоже, мокрого! — присвистнул мальчишка. — Дурак я, что ли! Прыг вбок — и все!

— Какой отчаюга! — покрутил головой сержант-наводчик. — Бить тебя некому!

Мальчишка жалобно сморщил лицо и с надеждой спросил:

— Батька мой не с вами воюет? Осетров ему фамилия, а зовут Дмитрий Сергеич. И меня Осетровым звать, Васькой. Второй день всех перестреваю, и никто не знает…

Танкисты переглянулись. У Степана всю злость как рукой сняло. Додумался пацан до такой глупости! Он сунулся объяснить мальчику, что Красная Армия велика, но командир опять не дал ему слова.

— Погоди, Степа. А ты, милок, почему думаешь, что твой отец именно тут воюет? Может, он на другом фронте?

Васька сердито поджал губы и замотал головой.