Золотые кресты

— Бог был прекраснее самой прекрасной мечты, но не отогнал он земную, будто бы страшную смерть, дивного белого ангела, несущего душу к рождению в дух. Был всемогущ и над смертью, но не отклонил занесенной руки, принял свою добровольную смерть. Кто же для нас закроет те двери, через которые вышел Христос?

Анна молчала. Мерная Глебова речь чаровала ее. Она придвинулась ближе, руку взяла. Глеб сжал ее руку и с силой сказал:

— Кто же мешает сделать нам это? Она прошептала;

— Никто.

Но жалась к нему все ближе и ближе, как робкий зверок. Небо опять стало далекое, и холодом междупланетных пространств веяло от темного купола.

Бесконечен и строг, и молитвенен храм.

— Глеб, я люблю тебя, — прошептала девушка вечную фразу невинных признаний, незнаемый смысл которой не разгадал еще ни один человек.

Глеб промолчал.

— Я люблю тебя, я живу только тобой и в тебе, и я думала — не отдам тебя смерти, но если ты хочешь, вместе пойдем.

— Хочу.

С надземных высот прозвучали эти слова, холодно-торжественные, как звон погребального колокола. Но такая близкая и понятная струилась теплота от Глебова тела, но таким хрупким ароматом увядающей розы веяло от души его, от одежд ее — мыслей, проникнутых пленительно горьким запахом ранней осени, мудрости юноши, граничащей с конечным безумием.

Как лик солнца, отраженный в водах низин и озер, и стремительных рек, и водах океана, дробится и м но изобразите я в жизни лик близкого, родного, понятного Бога, что когда-то ходил среди нас по грешной, но смиренной в скорбях земле, среди трав полевых и белоснежных, с небесных высот упадающих лилий. И вот, когда солнце заходит, свершив положенный срок, когда оно уже закатилось и погасло для мира низин, и даже золотые кресты тонких шпилей церквей потонули в синеватой дымке над городом, загораются последние, острые лучи на ледяных вершинах, на одиноких, к небу устремленных крайних пиках земли. Христос, отрешенный от мира, Христос, замороженный разреженным воздухом льдов, Белый, застывший Христос встает над землею, как одинокий тоскующий Дух.

Сегодня царицей возле терема-замка раскинула Осень белые пряди волос. Невеста всех отходящих богов сегодня строга и прекрасна.

Все уже спит внизу, у земли. Но не спят над землею. Ближе к звездам, к холодному, темному небу — ведут разговор.

Еще разговор, но скоро замолкнет и он, скоро в золото чаш упадет последняя капля безумия, последняя капля сгущенного света, овеществленного пламени.

Говорит ему Анна:

— Глеб! Мне холодно, Глеб. Он улыбается:

— Ближе!

Кажется, близко уже, но еще придвигаются, и своею худою и тонкой рукой обвивает он ее плечи, и видит она, подняв глаза, его бледное, его восковое лицо и волнистые пряди волос, обрамляющих щеки.

— Белый Христос… — шепчет она, забываясь.

— Что ты сказала сейчас?

— Нет, ничего. Я только вспомнила сон.

— Скажи мне его.

— Я видела розы в цветущей долине.

— Розы?

— Да. И тебя.

— Я также видел тебя с красной розой в твоих волосах.

— С красною розой?

— Я целовал тебя.

— Глеб, мои розы были белые розы, но они покраснели в наших руках.

— В наших руках, — отзывается Глеб.

Отчего так тепло на холоде ночью вдвоем? Отчего истончается тот холодящий хрусталь, что отделяет кубок от кубка? В них пенится сладкий напиток, мировое вино, обтекающее вселенную в ее скрытых, трепещущих нервах. И вот — кажутся призрачными и этот миг все разделения, кажется, один только Бог, правда одна и один смысл во вселенной…

Мудрый юноша, белая девушка — дети под звездным сверкающим небом.

На вершине горы, над дремавшим внизу плоскогорьем, над спящей долинной землей, в этот миг лишь они высоко, но и они — только малые дети.

И в какой-то инстинктивной и вечной игре она закрывает глаза и шепчет:

— Ты целовал меня.

И отвечает он теми же звуками, ожерельем маленьких камушков-звуков с чарующей музыкой:

— Я целовал тебя.

Склоняется Глеб, видит лицо, прекрасное в муке экстаза, отдающий всю душу, глубокий, как вечность, первый взгляд и последний в этой земной, покидаемой жизни. А губы, как алая роза, цветут, и аромат их поит всю вселенную.

Источник влаги живой, божественный ключ, разрешение скрытых от века предвечных тайн жизни и смерти…

И пылающими губами наклоняется Глеб к источнику утолить свою жажду…

Последняя капля живого безумия скатилась по золоту чаш на самое дно.

LII

Каждую ночь перед утром сны утоньшаются, и просветленный человеческий дух через разреженную ткань сновидения видит зыбкий, неуловимый почти, едва лишь сотканный и тотчас же рвущийся облик скрытых вещей, грядущих событий загадочной будущей жизни.

Именно в эти часы прилетают к Андрею видения, и реют в легком, сереющем воздухе уродцы и девушки в белых одеждах, фигуры и линии нерожденных еще, чуть светлеющих образов, и вот уже третью ночь сряду — серая мышь.