Золотые кувшинки

Когда включили ток, хвоя костра загорелась разноцветными огнями - синими, красными, зелёными, золотыми… От двух пристроенных сбоку вентиляторов развевалась, напоминая языки пламени, прикреплённая над костром ярко освещённая лампочками кисея. Это было пышно и красиво. Окружившие костёр пионеры и гости захлопали.

Только два гостя смущённо смотрели на костёр, не разделяя общего восторга. Мы переглянулись с Ваней и поняли друг друга.

Мы смотрели на этот роскошный механический костёр и вспоминали наши всамделишные лесные костры, без лампочек и проводов, без блёстков и мишуры. И нам взгрустнулось.

Мы вдыхали полными лёгкими солоноватый воздух, запахи водорослей, идущие от Чёрного моря, сладкие ароматы цветов, и нам не хватало смолистого, горьковатого дыма костра, идущего издалека, с лесных полян наших первых пионерских походов, с опушек нашей боевой и суматошной комсомольской юности.

А между тем нас, кажется, здесь никто не понимал. Только Мика встревоженно поглядывал на наши вытянувшиеся лица.

Однако надо было начинать сбор. И вдруг озорная, комсомольская волна захлестнула нас. Ничего не сказав друг другу, мы с Ваней бросились к костру, оставив растерявшихся, остолбеневших пионеров и Мику. Барбюс и старые большевики, очевидно, решили, что так полагается по программе праздника.

Мы ловко и стремительно вынули из костра лампочные гирлянды, отнесли в сторону, в кусты можжевельника. Тут же прихватили для растопки сухих можжевёловых сучков. Я сунул их в костёр, вынул спички… Прошло всего три минуты с начала нашей боевой операции - сухой хворост вспыхнул, огонь побежал от сучка к сучку. И вот уже весь ворох смолистого хвороста ярко пылает на берегу Чёрного моря. Снопы золотых искр с треском взметаются кверху и опускаются в светящиеся волны, плещущие на берег.

Пионеры окружили небывалый костёр.

Наше вмешательство в праздничный церемониал было одобрено без прений. И даже обеспокоенный вожатый, наша старая, милая «точка», кажется, сменил гнев на милость.

Старые большевики и Барбюс так и не поняли внутреннего драматизма разыгравшейся перед ними сцены. А мы весело смеялись, рассаживаясь среди ребят, вокруг всамделишного костра, костра нашей юности, и вдыхая наконец настоящий, горьковатый, до невозможного вкусный смолистый запах.

Освещённый языками пламени, сидел на берегу моря французский писатель Анри Барбюс в красном пионерском галстуке, со значком, изображающим такой же костёр, на груди. И старые русские большевики, прошедшие три революции, тоже сидели рядом с Барбюсом, между маленькими хозяевами этого лагеря, и этого берега, и этого костра.

И вот Мика Фильков, старший пионервожатый, открыл очередной пионерский сбор.

- Мы покажем вам, - сказал он срывающимся от волнения голосом, - нашу новую интернациональную живую газету «Красный галстук»…

На площадку перед костром вышли четырнадцать мальчиков и тринадцать девочек. Мальчики несли большие щиты, и на каждом выделялась крупно написанная одна буква заголовка. Девочки с белыми щитами стояли между буквами. Здесь собрались дети всех национальностей и всех расцветок кожи. Рядом с беловолосым украинцем («К») стоял маленький желтолицый японец («Р»)… и рядом со знакомым уже нам поэтом-сибиряком («Г») - меднолицый монгол с узкими лукавыми глазами («А»). И когда все выстроились, откуда-то появился пятнадцатый мальчик, самый маленький мальчик в лагере. Это был черноволосый курчавый негритёнок с такими весёлыми, искрящимися радостью глазами, каких я никогда ещё не видел в жизни. Он вынес последний щит с огромной точкой и протянул в отверстие под точкой своё ликующее лицо.

Это и был сюрприз Мики Филькова, сюрприз «товарища Точки», наполнивший этот необычайный вечер неувядающим ароматом наших старых комсомольских лет.