Золотые мили

— Ничего рабочие не добьются, пока у них нет своих организаций, нет дисциплины, — убеждал его Том. — Вот такие, как ты с этой твоей гнилой философией — «живи кому как хочется», и тянут рабочих в болото. Тебе бы только выпивка была. Сидите сложа руки и делаете вид, что ждете какого-то чуда. А ведь прекрасно знаете, что чудес не бывает, что их надо сотворить. Предстоит работа, и нелегкая работа, а ты, Дэлли, и вся ваша бражка открещиваетесь от всего. Вам, черт побери, лень даже прийти на профсоюзное собрание и отдать нам свои голоса. Попробуй-ка затащить хоть тебя в воскресенье утром на собрание… «Ой, голова болит с похмелья, проспаться надо… пропустить кружечку перед обедом…» Такие субъекты, как ты, — позор для всего рабочего движения, черт вас дери!

— Ладно, ладно, сынок, — примирительно говорил Дэлли. — Это же ничего не изменит, если я не приду на ваше собрание или еще какой-нибудь там забулдыга не придет. Лишь бы вы, молодежь, шли своим путем. А мы подсобим вам, когда и в самом деле начнется драка.

— Только уж не ты, — с горечью отвечал Том. — Ты так и будешь всю жизнь плясать под хозяйскую дудку.

Если кликнуть Тома, Дэлли непременно затеет с ним спор, думала Салли. Он всегда в таких случаях начинает защищаться и что-то доказывать. А Том разгорячится и может обойтись с ним слишком круто. У Тома был усталый, озабоченный вид, когда он вернулся сегодня с работы. А вечером у него профсоюзное собрание, и ему, верно, надо подготовиться к докладу… Нет, не стоит его тревожить ради этого старого пьяницы, решила Салли.

А Дэлли, воспользовавшись тем, что она немного остыла, уже откупоривал бутылку.

— Может, выпьем по стаканчику? — неуверенно предложил он.

Пена расплескалась по полу, и Салли выхватила у него бутылку.

— Убирайтесь вон! — сказала она твердо. — Можете пить у себя в комнате, если вам угодно, но пакостить на кухне я не позволю.

Она вышла за дверь и направилась через двор к бараку, где помещалось большинство ее постояльцев, и Дэлли несколько зигзагообразным путем последовал за ней.

— К чему так горячиться… А все эти проклятые буржуйские предрассудки, — удрученно бормотал он. — Вы должны их изжить, хозяйка. Вы должны их изжить…

Как полко-о-вник сказал, когда умира-ал,
И я думаю, он не совра-ал…

А ведь это он, верно, насчет пива говорил. Да, в самом деле, он, верно, говорил, насчет пива… «Хик эст глория мунди»,[2] — сказал он…

Наутро Дэлли просил у Салли прощения за то, что безобразничал накануне, и вид у него был совсем больной и пристыженный. Никогда больше это не повторится, торжественно заверял он ее. Вот провалиться ему, если он притронется к бутылке до субботы, клялся Дэлли, отлично понимая, что вряд ли сдержит клятву и что Салли это тоже известно. Впрочем, не так уже часто случалось, чтобы Дэлли не мог дотянуть до субботы и, стремясь приблизить блаженный час, напивался среди недели.

Сейчас все постояльцы Салли работали в дневной смене, и ей не надо было в спешке готовить второй завтрак — для рудокопов, возвращающихся с ночной. Когда ее постояльцы работали в разные смены, у Салли был разбит весь день и она только и делала, что стряпала с утра до ночи. Но сегодня утром можно было не спешить. Погладив штаны и рубашки и разложив их по комодам, Салли уселась штопать носки и чинить белье, которого у нее накопилось в бельевой корзинке целая груда.

Под вечер, перед самым концом дневной смены, на одном из рудников завыла сирена, и Салли опрометью бросилась к калитке. Матери и жены рудокопов хорошо знали, что значит этот резкий, пронзительный гудок, и при первом же его звуке сердце замирало у них от страха. По тону гудка они угадывали, на каком руднике произошла катастрофа. У каждого гудка был свой голос, и чуть ли не всякий день то с одного, то с другого рудника доносился этот протяжный, заунывный вой — вестник бедствия и смерти. Он всю душу переворачивает, говорили женщины. Холодея от страха, каждая из них ждала, что вот-вот кто-нибудь из товарищей мужа или сына или просто чужой человек появится у ее калитки… Но они умели держать себя в руках и, пока беда не постучалась к ним в дом, мужественно твердили себе, что она и на этот раз минует их.

Вот и сейчас они стояли у своих калиток, с тревогой глядя на дорогу, где должна была появиться карета скорой помощи. Если за одной каретой следовала вторая, затем третья — это означало, что на руднике крупная катастрофа и много жертв. Салли не могла забыть, что испытала она, когда карета остановилась у ее ворот и в дом внесли на носилках бесчувственное тело Морриса. А теперь в забое работал Том, и в душу ее то и дело заползал леденящий страх, что не сегодня-завтра рудничный гудок принесет ей весть о гибели сына. Гнетущее, тошнотворное чувство тоски и тревоги овладевало ею, когда она слышала этот гудок. Настойчивый, зловещий, он всегда сулил кому-нибудь горе и муки.