День клонился к вечеру, но солнце все еще ярко светило. Она посмотрела на небо – «ладья, в которой Ра плывет с полудня до заката»… Усмехнулась. Было приятно смотреть на зеленые, сочные перья лука, обильно покрывающие грядку.
Густо разросшиеся тамариски и оливы надежно скрывали от посторонних глаз внутренний дворик. В тени их раскидистых ветвей Тийна установила решетку, под которой по вечерам любила разводить огонь и жарить рыбу с пряностями и солью. Корзинка с рыбой уже стояла, накрытая широкими зелеными листьями. Жрица Изиды присела на корточки и с удовольствием принялась разжигать огонь, подкладывая специальные кусочки дерева. Душистый дым щекотал ноздри, уютно поднимаясь вверх, к ажурной листве деревьев.
Тийна ложила в брюшко каждой жирной рыбины колечки лука, натирала ее изнутри и сверху специями и солью, и укладывала на решетку. Когда одна сторона как следует подрумянивалась, она переворачивала тушку, ворошила прутиком угли.
В безветреном воздухе далеко распространялся вкусный запах. Тийна подумала, что в храме ни за что не смогла бы насладиться такой трапезой. Жрецы были против соли, лука, и тем более, рыбы. Отчасти поэтому она согласилась покинуть храм. Свобода, так свобода! С наслаждением вдыхая чудесный аромат дыма и поджаривающейся рыбы, женщина прикрыла глаза…
Иногда по вечерам, на веранде дома, она играла на систре[48]
или на арфе. Мелодии рождались сами собой; звуки то молили о чем-то, то вздыхали, то плакали…замирали и таяли… Откуда-то из неизмеримых глубин темного неба долетал свет оранжевой звезды, касаясь поющих струн в руках женщины, алебастровых украшений просторной веранды, плоской крыши дома… Сехер тоже любил эти часы отдыха в сумерках, когда стрекот кузнечиков сливается с кваканьем лягушек, мохнатые ночные бабочки порхают в остывающем воздухе, когда лунный свет проливает на все вокруг свое странное очарование, а слова не нужны. Их внутренний диалог – мужчины и женщины – то, что их соединяло, было невыразимо… Можно рассказать, как летит птица, – но как передать словами ощущение полета?..
Когда они были вот так вместе – рядом, они становились неким особым существом, не такими, как в отдельности, каждый сам по себе. Как будто у них было только по одному крылу, и чтобы ощутить полет, им необходимо было соединиться…
Уже совсем стемнело, когда мужчины вошли в подъезд дома, где жил Альберт Михайлович. В подвале тоже оказалось темно. Мощный фонарь высвечивал обломки «дворянской» мебели, ткацкий станок, весь в паутине, поломанные самовары, угольные утюги, старые вешалки, какие-то огромные сундуки, пыль и запустение.
– Черт!..