Золотые оковы власти

Когда принцесса переступила порог чарующего помещения, правительница стояла возле стеклянного купола, вглядываясь во что-то вдали; лицо ее выражало крайнюю степень задумчивости и какой-то несвойственной ей печали, почти обреченности, да и весь образ женщины казался каким-то странно изломленным, напоминая картину одного арлинского живописца, которую видела Элиан в книге всего с неделю назад – там была изображена умирающая птица с переломанным крылом, но парадокс полотна заключался в том, что птица все равно стремилась в небо.

– Встань, – резко произнесла королева Луиза, долго и холодно глядя на дочь, по обычаю королевского двора опустившуюся перед ней в низком почтительном реверансе. Принцесса подняла голову, взглянув на мать с немым удивлением – обычно правительница, хоть и обращалась к своим детям достаточно прохладно, все же не позволяла себе подобной резкости в отношении их; выпрямившись, девушка посторонилась, и властительница, держа спину неестественно прямо, подошла к тяжелому, обитому красным бархатом креслу и опустилась в него, откинувшись на спинку; Элиан осталась стоять.

Она молчала, ожидая первых слов от матери, однако и королева тоже замкнулась в себе, и молчание это становилось все более долгим и тягостным, почти невыносимым; какой-то странный, неестественный, чуть ли не священный страх охватил молодую принцессу, в одно мгновение вцепившись в душу изогнутыми темными когтями.

– Вы хотели меня видеть, матушка, – смиренно начала принцесса, понимая, что не вынесет более этого давящего, почти полубезумного молчания; она вся трепетала, дрожала и задыхалась, не в силах совладать со своими странными ощущениями и не менее странным равнодушием королевы.

Луиза дернулась, словно марионетка, заведенная кукловодом, и выдохнула, судорожно и тихо, как будто пытаясь сдержать бесконтрольную ярость; в лице ее отразилось нечто, отдаленно напоминающее изумление, какое могло бы быть у только разбуженного, еще не до конца осознающего реальность происходящего человека; пальцы ее сильно сжались на подлокотниках кресла.

– Что ты думаешь о принце Дамиане? – столь же холодно и будто бы даже непринужденно поинтересовалась королева, подчеркнуто проигнорировав предыдущую реплику дочери.

– Он очень красив, – спустя мгновение, запинаясь, пробормотала принцесса, опустив голову и стараясь не смотреть в глаза правительнице – нервный, немигающий взгляд матери нервировал ее, напоминая детские сказки о вылетевшем на охоту ястребе.

– Ну разумеется, – с недоброй усмешкой, уродливо искривившей губы, отрезала женщина, – я имею в виду, что ты думаешь о нем самом?

Элиан ощущала себя будто бы в полусне: мысли путались, извивались и скользили, из них невозможно было вычленить ничего определенного или хотя бы разумного; все вокруг приобрело какую-то почти нереальную, острую, режущую глаза яркость. Девушка отвернулась, чтобы не видеть всего этого, а внутри ее медленно поднимался щекочущий, холодный и склизкий страх – наверное, она и сама не знала, чего именно так боится: матери ли с ее постоянными резкими обращениями и ледяным взглядом, который ни на миг не потеплел за все те годы, которые принцесса провела с этой женщиной, или будущего – неопределенного, странного и страшного, будущего, о котором Элиан предпочитала и вовсе не задумываться.