Золотые пауки

Когда же дверь наконец распахнулась, это, увы, оказался вовсе не инспектор Кремер. Передо мной предстал лейтенант Роуклифф. Если я когда-нибудь решу прикончить этого типа, то долго ломать голову мне не придется, ибо его убийство я давно уже обдумал во всех красочных подробностях. Более того, я от души посочувствую самому кровожадному преступнику, если того угораздит попасть в лапы Роуклиффа. Лейтенант с грохотом поставил стул напротив меня, уселся и сладким таким, приторным голоском довольно констатировал:

– Ну, Гудвин, наконец-то мы тебя поймали.

Это и задало тон допросу.

Я бы с радостью дословно привел здесь нашу двухчасовую беседу с Роуклиффом, но получилось бы сплошное бахвальство, а я, как всем хорошо известно, парень скромный. У Роуклиффа есть одна особенность: рассвирепев до определенного предела, он начинает заикаться, а уж я-то изучил лейтенанта достаточно, дабы определить, когда это на него накатит, и специально начинаю чуть-чуть заикаться раньше него. Однако, даже если ты пристально наблюдал за собеседником и тщательно рассчитал время, то для верного попадания все равно требуется определенная доля везения, и в тот вечер удача от меня не отвернулась. Никогда еще Роуклифф не был столь близок к тому, чтобы пристрелить меня, однако чудовищным усилием воли сдержался: он отчаянно хочет получить капитанское звание и опасается, а вдруг Вульф все-таки скорешился с комиссаром полиции или с мэром, а то и с самим министром юстиции.

Кремер так и не удосужился меня навестить, так что я вконец разобиделся. Мне было точно известно, что он встретился с Вульфом, ибо, когда около восьми часов мне наконец-то разрешили сделать дозволенный законом звонок и я связался с Вульфом и принялся рассказывать ему о произошедшем, он прервал меня голосом холодным, словно нос эскимоса:

– Я знаю, где ты и как туда угодил. Мы как раз беседуем с инспектором Кремером. Я позвонил мистеру Паркеру, но сегодня уже слишком поздно что-либо предпринимать. Ты поел, Арчи?

– Нет, сэр. Я опасаюсь, как бы меня не отравили, а потому объявил голодовку.

– Ты должен поесть. Мистер Кремер просто слабоумный. Я намерен по возможности убедить его, что ты не виновен. – И он повесил трубку.

Когда в начале двенадцатого Роуклифф прекратил допрос и мне показали мою камеру, признаков Кремера по-прежнему не наблюдалось. Камера оказалась так себе, чего и следовало ожидать в строении подобного рода, но все же была довольно чистой, основательно надушенной дезинфицирующими средствами, а главное, удобно расположенной: ближайшая лампа в коридоре находилась шагах в шести и потому не слепила глаза через решетку моей двери. Кроме того, это была одиночка, чего я не мог не оценить. Наконец-то оставшись в полном одиночестве, вдали от телефонов и прочих помех, я разделся, повесил свой серый костюм в тонкую полоску на стул, а рубашку накинул на одеяло в ногах, залез на койку, вытянулся и собрался хорошенько обдумать ситуацию. Однако у организма моего планы оказались несколько иными: он пожелал отдохнуть, и через двадцать секунд я заснул.

Утром наблюдался небольшой всплеск активности – перекличка и путешествие в туалет и на завтрак, однако после этого мне вновь предоставили уединение, даже значительно больше, чем я желал. Такое чувство, что время замедлилось. Я попытался было следить за секундной стрелкой, но так и не понял, сломались мои часы или нет. К полудню я обрадовался бы даже визиту Роуклиффа и начал подозревать, что в канцелярии потеряли документы и обо мне просто-напросто забыли. Обед, описывать который я не буду, несколько нарушил монотонность существования, но затем я снова оказался в своей камере наедине с наручными часами. Я в десятый раз решил разложить все по кусочкам, рассортировать их и вновь составить мозаику, чтобы окинуть ситуацию свежим взглядом, но картина по-прежнему вырисовывалась чертовски запутанная.

В 13.09 дверь моей камеры распахнулась, и дежурный, широкоплечий коротышка, у которого отсутствовала половина правого уха, велел мне пошевеливаться. Я не заставил себя долго ждать и спустился вместе с ним на лифте на первый этаж. Пройдя по коридору, мы оказались в каком-то в кабинете, где я имел удовольствие увидеть высокую тощую фигуру и бледное вытянутое лицо Генри Джорджа Паркера – единственного адвоката, которого Вульф допустил бы к юридической практике, имей он право решающего голоса. Паркер пожал мне руку и объявил, что буквально через минуту вызволит меня отсюда.

– Не спешите, – отозвался я сухо. – Наверняка у вас есть дела и поважнее.