Золотые россыпи (Чекисты в Париже)

— Подожди, Леся. На этот раз дело надо вести тонко. Для начала проясним твою роль. Прежде всего, ты вдова. Мужа убили на войне. Дочь профессора истории. Воспитывалась в Швейцарии. Даже не была в России во время войны и революции. Понятно? Такая, знаешь ли, глубоко нравственная, «чистая», «невинная» и всё такое прочее. Ты изучаешь искусство, слушаешь лекции в Академии, в университете. В твоей комнате полно книг по искусству, гравюр, картин. Пианино, конечно. Одеваешься с утончённым вкусом. В поведении этакое, знаешь ли, достоинство, даже степенность. Ты это можешь, нужные элементы есть в твоей натуре, нужно только выпятить их. Ну, вот. Всё это должно импонировать твоему типу. Примитивные люди, так называемые преступники, страшно почитают так называемую чистоту и нравственность. И роман с ним заводить надо осторожно, постепенно, как можно натуральнее. Поначалу даже не замечать, привлекая только чем-нибудь его внимание. Ну, да хватит и твоей красоты. А ещё если оденешься соответственно… Надо завтра купить тебе новое манто, шляпку, туфли…

Леся мрачно улыбается.

— Ну. знаешь, роль весьма… далека от меня. Провалю, братец, в первый же день.

Мик сердито пожимает плечами.

— Ну, вот: теперь «провалю», «не могу», «роль далека»!

— Конечно! Откуда я тебе возьму степенность, достоинство, чистоту? Я уж и забыла, как они выглядят. Ничего себе!

— Леся, перестань болтать глупости. У каждого своя роль. Никто не родится министром. И солидность, и достоинство, и чистота есть у тех, кто лучше играет эти роли и верит в них. Ты посмотри на какого-нибудь портье в министерстве или в банке. Важность такая, что сразу и не поймёшь, чего ради он так важничает. А всё потому, что сам верит в свою личину. Я приведу тебе сколько угодно примеров из жизни наших свежеиспечённых украинских министров. До революции такой деятель был мировым судьёй в провинции, играл в стукалку, выпивал, брал взяточки. Мещанин мещанином, аж воняло от него. Заделался министром, и ты посмотри, какая важность, какая спесь! Притом самая настоящая! Потому как сам поверил: он действительно что-то из себя представляет. Роль министра играет безупречно… Но на сцене без веры, без перевоплощения в иное существо подлинно артистическая игра невозможна. А тебе ведь и перевоплощаться особенно не нужно. Ну, ты не профессорская дочь, но всё-таки училась в гимназии. Ты не совсем вдова, но притом вдова. И так далее. Подумай только, какой гонорар за эту игру получишь! Его не давали и не дадут ни одной кинематографической диве. Миллиарды!

Леся резко сбрасывает с себя шубку и садится в кровати, охорашивая волосы.

— А, чёрт с ними, с миллиардами. Не будь только чекист!

Мик даже поднимает руки.

— О Боже мой! «Чекист, чекист»! Да какое тебе дело до него? Дело в тебе, а не в нём!

— Но он же мой партнёр в игре? Нет?

— Ну и что?

— Должна же я… Ну, я не знаю, но… Да он хоть интеллигентный? Молодой?

— Молодой. А что касается интеллигентности, то… чёрт его знает. Комиссаром был. Да оно и лучше, если не интеллигентный, легче заинтриговать. Ну, это видно будет. Потом всё обговорим, как приедет. Быстренько вставай, одевайся, нас ждут. Крук и Финкель. Поедем ужинать. С Круком слегка пококетничай — охотник до женщин и играет роль важного банкира. Вот тебе живой пример: уголовник, вор и олицетворение человека, который искренне верит в свою «чистоту» и в то. что его почитают. Слезай быстренько! Давай руку! Гоп!

Леся гибко прыгает с кровати, и волосы матово-шелковистой копной сползают ей на колени.

Наум Абрамович совершенно ублажён и предельно доволен: Ольга Ивановна играет свою роль так, что даже его пронзает невольное уважение. Разговаривая с хозяйкой пансиона, она с такой интеллигентностью — просто аристократизмом! — кивает, так незаметно-подозрительно осматривает не самую свежую обстановку салона, на лице такая ясная, уверенная сдержанность, что хоть аплодируй прямо здесь; столь артистически тонкая игра!

И одета сегодня в тон: шёлковое чёрное манто с белым нежным мехом, из которого вырастает прелестная головка с фиолетовыми цветками глаз. Шляпка не та, что вчера, проще, но импозантнее. И подумать, что только прошлым вечером эта аристократическая особа желала непременно вымазать его. Наума Абрамовича, лысину майонезом и посадить по ней зелень от бифштексов — «садик развести». И за это обещала позволить ему поцеловать себя, куда он захочет. Два горячих пьяных пятнышка, губы — детские, пухлые, невинные, — произносили слова, от которых бросало в дрожь, словно кто-то тёр пальцем по стеклу: «ох, нарезалась!», «как врежу по морде», «сто чертей его маме» — и ещё похлеще.

Правда, и сам Наум Абрамович сегодня не тот, что вчера. И даже не совсем таков, как обычно: на нём новое пальто, новая шляпа, башмаки и перчатки. Портфель под мышкой тот же, но держит его Наум Абрамович тоже несколько иначе: слегка выпятив живот и со строгим достоинством распрямив плечи.