Золотые цикады сбрасывают кожу

Например, идем с ним, на перекрестке светофор замигал и красный зажегся. Машины сразу остановиться не могут, мчатся потоком, как речка горная. Вдруг на той стороне улицы парень, в коричневой кожаной куртке и светло-серых брюках, выскакивает на дорогу. Я только успела заметить, как он взлетел над капотом и распластался на асфальте. Рядом с головой словно желтую краску разлили.

Сразу отворачиваюсь и быстро ухожу: не могу видеть катастрофы, трупы. Это у меня с детства, всегда не любила фильмы о войне. А Томкинс: – Подожди, – кричит. Блокнотик достал, колпачок на ручке китайской отвинтил и что-то чирикает.

– Пойдем быстрей, – говорю, – отсюда.

– Погоди, надо записать, – лучезарно улыбается Бобби, – а то забуду. Чудесный сюжет. Парень отбывает наказание в колонии за расправу над насильником. Отомстил за любимую девушку. Подруга ждет его, храня верность. Отсидев, возвращается в город, спешит на свидание. Девушка стоит под большим циферблатом старинных городских часов и видит возлюбленного, выскакивающего на проспект прямо перед несущимся на бешеной скорости «Мерсом». Цветы рассыпались. Алые тюльпаны на асфальте, будто веер гейши, – продиктовал сам себе Томкинс и, захлопнув блокнот, заторопился. – Пойдем быстрей, а то закроют, уже полтретьего!

И всю дорогу про сюжет говорил, успокоиться не мог. Прямо как ягд-терьер, сплошной адреналин. В нашем дворе есть пес этой породы. Как-то загнал на дерево кошку, но укусить не успел. Попробовал на дерево вскарабкаться – не вышло. Так терьер – хлоп, и в обморок. Юрка и внешне на него похож, быстрый, черные волосы, а вот недельная небритость почему-то рыжая. Только седины многовато.

Легок на помине: дверь открылась, почти бегом влетает Бобби, включает видик, вставляет компакт:

– Помнишь, мы спорили о разнице между эротикой и порнухой?

Плюхается в кресло, вытряхивает из пачки беломорину.

Это еще одна особенность Томкинса: если разговор прервали, и вы встретитесь через год, Юрка продолжит мысль с того же места, как будто прошло пять секунд.

– Сейчас увидишь порно чистой воды.

Примитивность увиденного ошеломляет. Безумно убого! Даже если очень стараться, так пошло снять не получится!

Бобби слушает внимательно, но его выдает лихорадочный блеск глаз. Я умолкаю, и он с видимой неохотой завинчивает колпачок на своей ручке.

– Чай?

Томкинс ушел в другую комнату, там видимо кипятильник. Вернулся, хихикая, как злой клоун.

– Да, старуха, ты меня раскусила. Ничего не рассказываешь.

– В некоторых странах хирургов отстраняют от работы, если у них появляется во время операций блеск в глазах. Подобный блеск характерен для мастеров отечественного детектива. Не находите?

Томкинс насупился:

– Не нахожу.

– Юрка, ты что? Не вздумай обижаться. Это же комплимент. Шопен партитуру на манжетах записывал. Любой талант немного вне нормы. Ты Ван Гога вспомни, как он себе ухо отхватил? Мисима, Достоевский, Вийон – парад диагнозов.

Лицо Томкинса светлеет.

– Ладно. Прощаю. Жанр диктует, профессиональная деформация сознания.

Юрка подошел к полке, порылся и достал еще один компакт.

– Чай заваривается, а ты пока наслаждайся.

Опять пошли кадры, где полуобнаженные люди, двое мужчин и две женщины, «занимались любовью». Грубо, как гвоздем по стеклу. Вязка собак на этом фоне выглядит «Лебединым озером».

Вернулся Томкинс и на мое «фи» отреагировал страстным монологом:

– Ваш покорный слуга имел честь находиться в рядах доблестных защитников Отечества. Напомню, отпуск солдату дается не часто. И вот представь себе некоего Ваню или Петю или Колю, здоровенного парня двухметрового роста, вернувшегося в часть после десятидневной побывки. Ночная казарма. Слышен одинокий, слегка возбужденный голос отпускника. Понимаете ли вы, мадам, душу защитника Отечества? – Томкинс возвысил голос. – Нет, вам не понять трепетное сердце солдата, а потому излагаю в протокольном варианте. Ваня-Петя-Коля приближается к ней. Целует. А затем, цитирую: «Они как затрещат! А она как закричит!».

Меня возмущает, коробит, я не нахожу слов! Томкинс, разгорячившись, взбирается на стол и продолжает монолог, стоя на коленях:

– Интеллектуальная парализованность интеллигенции. Ты смотришь и в очах недоумение и негодование: «Как можно?! Где же духовность? Где идеалы добра и красоты? Где разумное, доброе, вечное?!».

Любопытно наблюдать, когда Бобби кипятится. Голос меняется, в нем появляются чудные, глубокие ноты и вместо хитроватого парня перед вами совершенно очаровательный человек. Правда, несущий чушь.

Видимо он перед моим приходом выпил крепкого чая и сейчас «заторчал».

– Я отвечу, где разумное, доброе, вечное. Но сначала скажите, что «трещало» и кто «кричал»?

После небольшой паузы высказываю робкое предположение:

– Кричала, по всей вероятности, дама.

– Совершенно справедливо, а «трещало»? – не унимается Бобби.

– Может быть кровать или пол? – Я умолкаю, видя торжество на лице приятеля.

– Волосы! Волосы трещали! – победно орет Томкинс. – Волосы на гениталиях дамы!

Он спрыгивает со стола и начинает возбужденно носиться из угла в угол, продолжая обличительный монолог.