Золотые туфельки

— Насколько мне известно, господин генерал, на фронте и снаряды далеко не все разрываются, хотя уважаемый директор Оружейного завода господин Попов устраивает своим рабочим празднества совсем в ином духе: он их сдает военному коменданту, а комендант сечет шомполами. Я держусь того мнения, что мой метод обращения с рабочими является более рентабельным.

И то, что бельгиец отвечал по-французски хотя главнокомандующий говорил с ним по-русски, и то, что он позволяет себе возражать, не понравилось Деникину. До каких пор эти иностранцы будут смотреть на него, как на свое доверенное лицо! Он хотел ответить резко, даже прикрикнуть, но сдержался и только сказал:

— Вот я секвеструю[1] ваш завод, тогда на практике проверим, чей метод лучше.

Бельгиец невозмутимо ответил:

— Не думаю, господин генерал, чтоб мое правительство отнеслось к этому благосклонно. К тому же, генерал, я не вмешиваюсь, когда ваша контрразведка выхватывает у меня подозрительных ей людей.

Этой фразой как бы опять была найдена основа для примирения, и два человека, из которых каждый претендовал на роль фактического хозяина, перешли в следующий цех.

Как ни прочно отделили конники рабочих от Деникина и его штаба, как ни чуждо для русского уха звучали в цехе завода французские слова Клиснеё, но не прошло и четверти часа со времени отбытия высокопоставленных гостей, а за столом уже все знали о короткой дискуссии, возникшей между представителем иностранного капитала и главой русской белогвардейщины.

…Когда Кубышка выходил в толпе рабочих со двора завода, его дружески похлопывали по плечу, угощали папиросами, совали в карман бумажные деньги. Один подвыпивший парень, которого даже праздничный костюм не освободил от запаха сырой кожи, крепко обнял артиста за шею и громко сказал:

— Правильный старик! Хрен редьки не слаще! Всех бы их… под Петрушкину палку!

А Лясе уступали дорогу и смотрели ей вслед ласково, благодарно и немного удивленно: трудно было понять, что заставляет эту девушку, хрупкую и такую красивую, ходить с тяжелой гармошкой в самую гущу простого народа.

Записка

Утром, когда Кубышка опорожнил карманы пиджака, он в ворохе денег заметил белую бумажку. Развернув вчетверо сложенный листок, видимо вырванный из записной книжки, он прочитал: «Вам и вашей дочери грозит опасность Будьте осторожны. Лучше всего бегите из города. Записку порвите».

У старика сжалось сердце. Кто мог это написать? Во всяком случае, не Герасим: на кожевенном заводе Герасима не было. Да и незачем ему в толпе всовывать в карман записку, если он может все необходимое передать через одноногого.

Кубышка опять прочитал записку. Безусловно, писал хорошо грамотный человек: ни одной ошибки, почерк устоявшийся. Кто может знать об опасности и что это за опасность, от которой надо бежать?

Кубышка крепко задумался. Да, конечно, вчерашнее представление было очень рискованным: сказка не только намекала на то, что делается на заводе, но и заключала в себе «рецепт» порчи кожи. Только дурак не догадался бы, кто такие белые и серые мыши и кого под одобрительный хохот рабочих бил палкой Петрушка. Но тогда почему не арестовали дерзких кукольников там же, на заводе? Не хотели делать этого на виду у всех рабочих? Если так, то арестуют этой ночью.

— Папка, о чем ты думаешь? — сдвинув брови, спросила Ляся.

— Вот… — смутился Кубышка. — Вот все думаю, какую бы разыграть новую сказку. Знаешь, такую, чтобы…

— Неправда, — глядя в упор, прервала Ляся. — Я отлично вижу по твоему лицу: что-то случилось. Говори.

Кубышка помялся и протянул записку.

— Да, — сказала Ляся, прочитав три лаконические строчки, — это не может быть шуткой. На нас надвигается беда. Но уходить не стоит, пока Василек не вернется от калеки. «Там» всё должны знать.

— Ляся, пойми, я старый… — с покрасневшими глазами начал было Кубышка, но девушка опять прервала его:

— Знаю: «Я старый, мне умирать не страшно, а у тебя вся жизнь впереди». Зачем ты это, папка, говоришь? Будем жить вместе, а придется — и умрем вместе.

Василек вбежал запыхавшийся, но радостный, с влажным сиянием в своих чуть раскосых глазах.

— Вот! — Он вытащил из-за пазухи тетрадь. — Одноногий сказал: «Ты малый что надо. Дай срок — я тебе пару сизоплечих подарю». И еще сказал: «В случае чего, листок проглоти, а обложку выбрось».

В листке сообщалось, что представление получилось на славу, но можно было бы дать немного запутаннее, а то очень уж рискованно. И опять рекомендовалось налегать на поговорки.

— Значит, «там» не знают, — опечаленно сказала Ляся. — Что же нам делать?

— Вот теперь и я скажу: давай пробираться в Москву, — решительно заявил Кубышка. — Бросим тут и кукол и ширму — налегке двинемся.

— В Москву?.. — В памяти вспыхнул всеми своими огнями огромный, весь в золоте и красном бархате, зал. Даже в груди защекотало — так захотелось всё бросить и сейчас же, сию минуту пуститься в путь. — Вот какой ты у меня, папка, умный! Конечно, в Москву! Сегодня же, папка, да? Сейчас же, да?