Золотые века [Рассказы]

Люди, которые так рассуждают, совершенно правы. Но, в отличие от них, ему придется явиться в суд. А там под увеличительным стеклом закона любая песчинка может стать настоящей горой. Жорди Жуан не знаком ни со сложным механизмом юриспруденции, ни с его взаимодействием с другими структурами. Ему не надо было окликать мальчика, да и массировать ребенку грудную клетку тоже не стоило. Врач больницы знает, что он сделал и то и другое. Доктор показался Жорди Жуану порядочным человеком, но это, однако, отнюдь не гарантирует, что, отвечая на вопросы полицейских, он не расскажет обо всем чистосердечно. В распоряжении комиссара полиции есть чистый лист с его подписью. Хорошо, хорошо, это уже почти мания преследования. Но Жорди Жуан за последнее время понял, что в противоестественных обстоятельствах наши мысли текут тоже противоестественным образом: хотя он и не верит в заговор, но не может выбросить эту историю из головы. День за днем его преследуют странные и смутные идеи. В довершение всех бед секретарша судебного врача почему-то больше ему не звонит. Это добрый знак или, напротив, зловещий?

В разговорах с женой они не обсуждают эту тему всерьез, но и не могут полностью забыть о ней. Когда-то давно его супруга, специалист по детской психологии, объяснила ему, что для разрешения назревшего конфликта необходимо дать проблеме всплыть на поверхность, а не прятать ее, как бы это ни было больно. Если действовать иначе, то отношения неизбежно портятся.

Жорди Жуан не хочет давать этой истории всплывать на поверхность, в первую очередь потому, что ему неясно, где эта самая поверхность располагается да и существует ли она вообще. Когда жена пытается втолковать ему, что он стал жертвой больного воображения, перемежая доводы ласками, когда она утверждает, что жертвы очень часто испытывают чувство вины, он понимает правильность всех ее рассуждений, но уже через секунду возвращается к мыслям о суде. Там будут прокурор и судьи, одетые в свои дурацкие черные рясы. Существует один шанс из тысячи, что его привлекут к ответственности, но он думает именно о нем, а не об остальных девятисот девяносто девяти.

За несколько дней до суда жена ставит на стол салатницу, садится на стул, радостно смеется и ликующим голосом сообщает:

— У меня отличные новости!

По выражению ее лица можно догадаться, что она ждет от него догадок и предположений. Но он молчит.

— Судья у тебя — женщина, и это подруга моей подруги.

Жорди Жуан всегда ненавидел сыр в салате. Он десять тысяч раз говорил жене, что не выносит эти дрянные кубики, которые отдают мукой. А она уже десять тысяч раз клала противный синтетический сыр в салат. Ей не нравится, когда в салат кладут сельдерей. Он готовил салат десять тысяч раз и в последних девяти тысячах девятистах девяносто девяти случаях не клал туда сельдерея. Если ты психолог, тебе по профессии полагается уметь слушать других. Жорди Жуан втыкает вилку в листики салата.

— Ты все последние проклятые шесть месяцев, целых полгода, твердила мне, что на суде все будет в порядке, потому что мне нечего скрывать. И вот теперь вдруг сообщаешь, что все эти шесть месяцев, целых полгода, изо всех сил старалась сделать так, чтобы судьиха оказалась подругой твоей подруги.

— Ты думаешь, я разбираюсь в законодательстве? — обижается она. — Это была идея моей подруги, и мне объяснили, что в ходатайстве о переводе дела в суд другого района ничего противозаконного нет.

Только с этой женщиной Жорди Жуану хотелось разговаривать после секса, поэтому он и женился на ней. Однако теперь ему нечего ей сказать. Он встает из-за стола.

— Теперь я понимаю, почему люди заводят собак. По крайней мере, у них всегда есть повод выйти из дома.

— Ты сделал из ничего не значащего события проблему чрезвычайной значимости, поэтому самое лучшее, что я могу предпринять, — это окружить тебя знаками любви и внимания.

Жорди Жуан смотрит в потолок — впервые с тех пор, как его покрасили.

— Ты и с детьми говоришь так же красиво? Теперь мне ясно, почему ты годами гниешь в своей школе.

Не успев даже произнести последнее слово, он уже понимает, что ему не стоило вообще открывать рот. Жена всегда объясняла ему свою работу в школе тем, что чувствует личную ответственность за судьбы детей-иммигрантов. Ему эти доводы всегда казались удобным способом оправдать дерьмовые условия контракта словами об общественной пользе своего труда. Поскольку денег им всегда хватало, он никогда не поднимал этого вопроса. Сейчас она бледнеет и смотрит на него немигающим взглядом. При большом желании она умеет быть одновременно ироничной и жестокой:

— Я пошла за сигаретами в палатку, где ты покупаешь пончики.