Золотые ворота. Черное солнце

— Кое-что могу. Об этом скоро узнаешь. Сегодня после обода у нас будет важная встреча. А дальше видно будет…

— Вот это дело! Спасибо, друг! — и улыбка заиграла на лице Омельяна.

…После обеда они отправились на свидание с руководителем «тройки», которая по заданию Платона действовала на речном складе. День был по-вечернему погожий и теплый. Улицы уже очистились от снега, просохли, лишь кое-где из-под уцелевших заборов проглядывала слякоть. Однако Ивана мало радовал приход весны, его мучила мысль — не поспешил ли он разгласить тайну, правильно ли поступил, взяв с собой Омельяна? «Парень-то он как будто бы и надежный. И, главное, смелый, находчивый. Но лучше было бы, пожалуй, еще выждать, приглядеться. Но тогда он не стал бы ждать! Нет, все-таки его надо было взять… Да и велика ли беда, если он узнает кое-что? Не с Петровичем же я собираюсь его знакомить…»

Вышли на Большую Подвальную. И тут произошло именно то, чего Иван все эти дни ждал и больше всего боялся. В черной легковой машине, проезжающей мимо, он увидел своего недавнего высоколобого мучителя. Да, это был он, тот самый гестаповец с аристократическими манерами и маленькими выхоленными руками. А рядом с ним… рядом с ним сидел Олесь Химчук. Непринужденно раскинувшись на сиденье и с вялой улыбкой на губах. «Так вот с кем ты водишь дружбу, гадина! — задохнулся Иван от давящей злости. Ему вдруг показалось, что во всех его бедах виноват Олесь. — А я эту гремучую змею человеком считал. Прощения даже просил… Дурак! Какой же я дурак! Почему не придушил еще тогда, в университете?.. Ну, уж теперь-то ты не выскользнешь из моих рук! Не выскользнешь!» Он смотрел вслед машине, и на его бледных губах играла зловещая усмешка. Она даже Омельяна обеспокоила.

— Что с тобой? Чего остановился? Не пойдем?

— Пойдем, пойдем… От своих слов я не отступлюсь.

XI

Олесь был крайне удивлен. Отец не звонил ему в редакцию о тех пор, как они жили под одной крышей, а тут на тебе — телефонный разговор.

— Что делаю? Перевожу кое-что для редактора.

— А как настроение?

— Как всегда.

— У меня есть предложение: давай устроим сегодня небольшую прогулку. Вдоль Днепра. Там, говорят, ледоход начался. Согласен?

Ледоход! С детства Олесь любил ледоход и, сколько помнил себя, каждую весну приходил на днепровские кручи любоваться вскрытием Славутича. Это зрелище всегда пробуждало в его душе чувство радости. И вдруг такое предложение!

— Собственно, я не против.

— Собирайся.

— Так сразу? Но ведь статьи…

— Собирайся. Через десять минут я буду у подъезда.

Действительно, минут через десять он подъехал к редакции. Олесь не успел даже предупредить Шнипенко, увидел в окно плоскую черную спину машины и поспешил вниз по ступенькам, на ходу застегивая пальто.

Отец встретил Олеся широкой улыбкой. Предупредительно распахнул дверцу, пригласил к себе на заднее сиденье. Нетрудно было заметить, что настроение у него приподнятое, игривое. «Что это он сегодня точно именинник? — спросил себя Олесь. — Приятное известие из Берлина получил или какое-нибудь дельце удачно провернул?» Но ни словом не обмолвился. Между ними так повелось: ни о чем не расспрашивать друг друга.

Когда машина покатила к Днепру, Рехер вдруг спохватился:

— Что за напасть! Забыл больного приятеля проведать. Обещал и забыл… И как это у меня из головы выскочило? Слушай, сынок, ты не рассердишься, если я на минутку к нему заскочу?

— Разве ж за это сердятся? Иди, раз обещал.

Шофер получил приказ ехать на Печерск.

У Олеся даже дыхание перехватило, когда машина остановилась возле двухэтажного дома, в котором проживали Крутояры. Недоброе предчувствие червяком шевельнулось в груди: «К кому это он собирается заходить?»

— Пойдем вместе, сынок. Что тебе тут одному скучать. А больной только рад будет… — и он любезно раскрыл дверцу.

Олесю ничего не оставалось, как идти. Вот и знакомый подъезд.

«По этим ступенькам ходила Светлана… Любопытно, не к Крутоярам ли он?!»

Отец постучал к Крутоярам. Раскрылась дверь — на пороге появилась Глафира Дионисиевна. Пригласила гостей в комнату. У Олеся похолодело в груди. Словно чужими шагами вошел он в холодный, темный коридор, в кабинет. Увидел Дмитрия Прокофьевича, неподвижно лежавшего с вытянутыми костлявыми, восковыми руками, и почувствовал, как странное равнодушно наполняет все тело. Теперь он догадывался, какая роль отводилась ему.

Но разговор о Светлане не заходил. Отец держался с Крутояром как с давним приятелем. Расспрашивал о самочувствии, советовал, какие принимать лекарства, обещал прислать добавочные продовольственные карточки.

— А как там твой соединительный раствор? Еще не застыл?

— О чем спрашиваешь? Вон смерть стоит у меня в изголовье, а ты — раствор…

— Ну, смерть ты гони прочь, Дмитрий. О смерти тебе никак нельзя думать. Это грех — не завершить дела, которому посвятил всю жизнь. Ты еще удивишь мир!

— Я и так удивлял его больше, чем нужно.

— Пан Квачинский, вы бы повлияли на него. Только о смерти и говорит… — вмешалась в разговор Глафира Дионисиевна. — Я вас очень прошу: позаботьтесь о нем.