Золотые времена

Не то, что этот дом, куда пытался запихнуть его незваный благодетель. Да и было ли все наяву? Приперся, колдырь колдырем, как давешний сосед и депутат Жевякин, невесть что наобещал…

Возможно, он и совершенный, этот удивительный вселенский дом, но… как-то чересчур. Не для простого человека.

Негде разгуляться, вот в чем дело.

Истинно, тюрьма народов!..

Скверные истории про замечательных людей (хармсятина)

Часть 1

Про Гоголя

Раз просыпается утром Пушкин, а жена его, Наталия, еще не проснувшись до конца, шепчет, прижимаясь: «Ах, Пушкин, ты сегодня смотришься Гоголем!..»

* * *

Гоголь очень любил женщин, но стыдился своего носа. Раз танцевал он у царя на балу с графиней Орловской. Она его и спрашивает: «Что это вы, Гоголь, все носом верти́те?» Ничего не ответил ей Гоголь. Но с той поры на балы ходить перестал, начал ездить повсюду в коляске и сел писать про окаянный нос – чтоб заклеймить.

* * *

Когда Гоголь кончил «Кюхельгартена», у него ужасно разболелись зубы. Пошел он к Пушкину. «Ну как?» – спросил Гоголь, едва Пушкин посмотрел ему в рот. «Пиши, брат, прозу», – сказал Пушкин. С тех пор у Гоголя зубы не болели.

* * *

Гоголь никогда не мылся. «Фи!» – говорили собратья по перу, брезгливо морща нос. «Это от меня величием несет», – стыдливо пояснял им Гоголь. Был невероятно скромный и душевный человек. Писáть предпочитал в Европе, за границей.

* * *

В роду у Гоголя все по женской линии были с кривыми ногами. Поэтому Гоголь отрастил себе усы.

* * *

Гоголь с детства любил цыкать зубом. Пушкин от него был без ума. «Вот – талант на смену мне растет», – говаривал. И тоже – кэ-эк цыкнет зубом.

* * *

Очень любил Гоголь в коляске ездить. Иной раз в такую глушь заедет, что и выехать назад не может. Тогда Гоголь слезал с коляски в грязь и шел пешком. Отменно смелый был писатель. Царь его боялся.

* * *

Гоголь запоем читал «Пиковую даму» и знал ее всю наизусть. Он был отчаянный игрок и всегда ставил на нужные три карты. И постоянно на тройке подзалетал. «Эх, тройка! птица тройка, – в сердцах говаривал Гоголь, бросая карты об стол, – кто тебя выдумал?»

* * *

Однажды Гоголь ехал в своей коляске, а навстречу ему – пьяный Пушкин. «Эх, брат Пушкин!..» – сказал Гоголь, слез с коляски и пошел с поэтом рядом.

* * *

Чтоб заработать на поездки в тарантасе по Европе, Гоголь вздумал написать продолжение своей бессмертной пьесы «Ревизор». «А что, царю понравилось, – решил он, – говорил же давеча: “И мне досталось”. Так чего теперь?!..» «Ты, сударь мой, смотри, не озоруй, – предупредил царь, морщась в бакенбарды. – А не то ведь и тебе достанется». Гоголь был отважный человек, и это его ничуть не испугало. Но прежде чем продолжить смелую комедию, составил «Завещание». Тем дело и закончилось.

* * *

Гоголь очень уважал Лермонтова. И поэтому любил частенько приговаривать: «С таким-то – и стреляться одно удовольствие. Талант!»

* * *

Раз Гоголь, глядючи на реку, изумленно написал: «И какая птица долетит до середины Днепра?!». Хотел уж было здесь же и добавить: «А известно: только птичка гоголь». Но застеснялся и писать не стал. Любил загадывать загадки будущим читателям! Да и цензуры временами опасался…

* * *

Приехал Гоголь в Петербург, а там наводнение. Утопших – тьма. «Мёртвые души, мёртвые души!» – пришел в ужас писатель. А говорят, Пушкин сюжет подсказал… Как же!

* * *

Когда Гоголь кончил первый том «Мертвых душ», Белинский прочитал и закричал: «Какая потрясающая правда жизни! Беспощадный документ! Цензура не пропустит». Гоголь закручинился и подписал: «Поэма». «Так – пропустит?» «Так – пропустит», – подтвердил Белинский. Вечно пакостил великому сатирику. А после разные ругательные письма слал. А сам-то ведь ни строчечки путевой сочинить не мог. Все эти письма за него опять же Гоголь и писал. Но в эту тайну посвящен был только Лермонтов. Ну, с ним известно, что произошло. Вот так и развивалась русская литература. Черт-те что!

Про Толстого Льва

Граф Лев Николаевич Толстой всегда жил «не по лжи», а по средствам. Жил, как граф.

* * *

Лев Николаевич Толстой не любил Достоевского. «Эвон, бородищу отрастил – и думает, что, ежли так, то и писать теперь горазд. Моя-то будет познатней!» – не раз говаривал граф, с дворянским презрением сморкаясь в свою бороду.

* * *