Золушка à la russe: Постскриптум

— А ты вспомни про жертвоприношение Авраама. Сына своего любимого собирался отдать, принести в жертву, а Господь сам решил. Увидел искренность поступка, настоящую веру, и не принял жертвы, послал ангнца в кустах… Кушай печеньки, кушай… Ты правильно решила: чтобы что-то получить, нужно отдать равноценное. Что обычно люди делают: обещают Отцу Небесному, а потом не исполняют. Сказано: «По вере вашей будет вам». Ты веришь, что твой возлюбленный исцелится?

— Хочу верить, но боюсь. Я знаю, что может быть все, что угодно: заражение крови, ампутация руки…

— Ты несешь свое сердце в дар и боишься, что Создатель не примет его. Не бойся. И не жалей. Докажи, что твои помыслы искренни. Господь ничего не делает зря: промысел его велик. Иди себе с Богом и не сомневайся. А крестик все-таки одень.

— Я хотела его купить здесь.

Священник положил руку на склоненную голову девушки, прочитал несколько молитв, перекрестил ее:

— Пойдем, выберем тебе крест…

… Из журнала на колени выпала сухая почерневшая роза со стеблем, похожим на проволоку. Девушка поднесла цветок к лицу. Сухой сладковатый аромат цветка сохранился и как-то особенно оттенял эту летнюю душную ночь, пение сверчков темной траве и подмигивающие звезды над головой. Ольга выключила фонарик и сидела, вдыхая приторный аромат:

— «…Но я люблю, любовь скрывая, пока живу. И это имя, умирая, не назову». Прости меня и живи дальше. Господи, спасибо за все, но не отнимай у меня печали, как аромата у этой розы…

Василий лежал в кровати и бормотал свою молитву:

— Число шестьдесят два, придурок, открой число шестьдесят два…

— Ты-то чего там бормочешь? — из соседней комнаты послышался голос матери, — спал бы уже — завтра не встанешь, бормотун.

Вася затих и теперь беззвучно повторял заклинание.

***

В своей московской квартире, поздно вечером, Макс-Артур сидел за кухонным столом, сложив руки на плоскости и глядя на разводы лакированного дерева.

— Пора спать, — вошла Маргарита Павловна, встав позади сына, поцеловала его в макушку, поводила руками по обнаженному торсу, поправила повязку, закрепленную на здоровом плече.

— Н-не хочу п-пока, еще рано, — Артур посмотрел на мать, — я д-думаю.

— Мы обязательно съездим к ней, как только ты поправишься. Чай будешь?

— Игорь сегодня звонил, ск-казал, что Оля п-переезжает: в к-какой-то газете написали.

— Мало ли чего пишут эти газетчики, найдем: отец все свои связи подключит, — Маргарита Павловна поставила чайник на газплиту.

— Т-ты знаешь, ск-колько у нас в стране Н-николаевых? П-пока найдем, будет п-поздно. Н-ну почему она сбежала, мам? Т-ты как женщина объясни: в-все же было х-хорошо.

— Я тоже не понимаю ее. Ты у меня красивый, умный, обаятельный, не из бедной семьи, наконец. А вдруг она испугалась чего-то? — Маргарита Павловна потянулась через стол к сыну, — что это у тебя за прыщики на лице? Аллергия? Надо позвонить завтра доктору.

— Г-где? — Артур потрогал лица, содрал один, до крови, и посмотрел на пальцы, — это у меня ст-трупья лезут.

— Типун тебе, скажешь тоже!

— Что у нас тут за ночные бдения? — на кухне появился банкир, измученный бессонницей, — один наш балбес дрыхнет с чистой совестью. Хорошо спать тому, у кого совести нет.

— Хватит его балбесом обзывать, — возмутилась Маргарита Павловна, — к твоему сведению, он целый день лекции учил.

— Охо-хох! Учил он… Пусть теперь догоняет пропущенное, юрист-недоучка. Я всегда знал, что ты его защищаешь. Лучше сделай-ка мне кофейку, дорогая. Я после него лучше засыпаю.

Отец сел рядом с сыном:

— Может тебе другую девушку найти, а? Эта, конечно, хороша. Жизнь тебе спасла, но уехала же.

— Па!

— Я шучу, пошутить нельзя? Ты мне скажи, сын, ты ее любишь или нет? — банкир, развалившись на стуле, выжидательно смотрел на сына.

— Она ник-когда за меня н-не выйдет. Н-наверное, уже слишком п-поздно.

— Я всегда знал, что ты у меня балбес. Съезди в ее Мухосранск, поговори с ней. Неужели она такая дура, что откажет тебе, неужели не хочет в достатке жить?

— Па! Т-ты все д-деньгами меряешь. Если бы я ей к-когда-нибудь сказал такое, он б-бы меня ударила ч-чем-нибудь тяжелым.

Маргарита Павловна поставила перед своими мужчинами по бокалу.

— Что же делать теперь, Артурчик?

Артур наклонился к чаю, пускающего вверх замысловатые струйки пара. Ольгин медальон и крестик на цепочке повисли рядом, касаясь горячего бокала, — откинувшись назад, на спинку стула, молодой человек почувствовал, как металл обжег тело:

— Ах т-ты! — он схватился за цепочку, провел рукой по груди.

— Что такое? — встрепенулась мать.

— Н-ничего страшного, — Артур покрутил в пальцах изображение святой семейной пары, — она б-была права: я т-точно Фома н-неверующий.

Банкир проследил взглядом за сыном, вышедшим и вернувшимся с некоей тетрадью в руках.

— П-пап, мам, загадайте ч-число от одного до ста.

— Что это? — Маргарита Павловна протянула руку к блестящей обложке, но Артур не дал, — ну ладно, четырнадцать.

— Сорок восемь. И что будет?

— Н-нет, вы одно ч-число скажите… А п-пусть… Ч-четырнадцать п-плюс сорок в-восемь б-будет… — пока он складывал про себя, банкир выдал: