— Итак, Просто Мария, вы поступали?
— Да, я попыталась в прошлом году, но благополучно провалилась. Теперь вот… И не знаю, какие у меня шансы в этом году…
— Вы ходили к кому-нибудь, репетитору, например? Пение, актерское мастерство, танцы?
— Вы знаете, мама считает, что у меня талант. И талант должен пробиться сам. Она не отказывается, конечно, помочь, но она… очень прижимистая… Она привела меня к вам только потому, что Варвара Сергеевна обещала, что нам это ничего не будет стоить…
Хм… грубо, но откровенно, хотя прямолинейность это не самая лучшая черта для современной девушки.
— Ну что же… Расскажите мне что-нибудь, например басню, например… Вы же учили какую-то басню (например про маму?)…
— Вы только не подумайте, у меня очень, очень хорошая мама. И она обо мне заботится… только на свой манер. И из-за этого мне часто бывает за нее стыдно. Очень стыдно. Она считает, что я все должна добиваться сама, в смысле совершенно сама. Она мне так и сказала. Что если для карьеры я должна переспать с режиссером, то лучше это сделать сейчас, чем жалеть об утраченном шансе… Ой, извините, я вас совсем затараторила… Басню… Конечно же, я учила басню. Можно начинать?
Я, измученный ее басней-импровизацией приготовился слушать классическую басню. Все, что мне предстояло решить в ближайшее время — была ли ее басня импровизацией или заранее заготовленным ходом. Если второе — то она великая актриса, если первое — то беспросветная дура. Впрочем, одно не исключает второго.
Я устроился поудобнее в своем самом удобном рабочем кресле. Этот шедевр мне привезли из Закарпатья. Там есть один чудесный мастер. Он из дерева такое творит! При всей своей странности, при несимметричности, при какой-то навязчивой неуклюжести, это одно из самых удобных седалищ, которые только знал мой изнуренный творческими размышлениями организм.
Девица стала в позу, преисполненную особой трагической неуклюжести. Так. Объяснить, что лучше картинно не ставать, поз не принимать и ни в коем случае не жеманиться. А, впрочем, у нее так мило получается. Хлопнув пару раз, наверное, для выразительности, ресницами, девица стала в позу и стала декламировать. И тут я понял, что все самое интересное только начинается.
— Басня Александра Петровича Сумарокова.
(Вот как?)
— Ворона и Лиса.
(Ух ты!)
(Вместо на дуб посадил бы я тебя на… не-а, не в рифму получается.)
(Ого как!)
(Грустное зрелище.)
(Ноженьки это да, носок тоже да, но вот перси — да, да, да!!!)
(А что, давай, разевай.)
(Не, это уже не пист, это уже махонький пистець.)
(Оппаньки!)
Я сидел и слушал, открыв рот в буквальном значении этого слова. И откуда в ней столько нахальства? Выбрать не известную басню Крылова, а менее известную басню Сумарокова. И зачем? Чтобы выделиться? Чтобы блеснуть интеллектом, проявить оригинальность? Но зачем? Это же очевидная глупость, это проигрыш. Сама по себе басня Сумарокова воспринимается хуже, тяжелее, она более грубая, она тебе не идет… А она становится в красивую позу и продолжает декламировать. Абсолютно зряшнее дело.
— Это хорошо. Понятно. Что-то еще? Давай лирику. Что-то прочитаешь?
— Владимир Маяковский. «А знаете?»