Золушка в отсутствии принца

Итак, враг уже назван авторами, и он вполне конкретен, на него можно указать перстом. А при необходимости — найти его конкретное воплощение в среде самих писателей-фантастов… Кого, скажем, увидел все тот же неутомимый Юрий Медведев? «Двух увидел, состоящих в родстве. Один худой, желчный, точь-в-точь инквизитор (…). Другой (…) стравливатель всех со всеми (…), представитель племени вселенских бродяг…» (повесть «Протей» в том же сборнике «Простая тайна»). «Бродяг» переселили в космос, но интонации все те же. Припоминаете? «Дурную траву — с поля вон», «Беспачпортные бродяги», «безродные космополиты»… это из прелюдии к «делу врачей». Интересно, какие же это родственники-вредители здесь имеются в виду? Пока соображаем, нам вновь напоминают о «некой безродности», до сих пор «не изжитой», чтобы задаться вопросом: «какие последствия имело для культуры и быта коренного населения России переселение из-за черты оседлости сотен тысяч евреев?» Последствия, разумеется, самые пагубные. Катастрофические. И в качестве примера то ли «безродности», то ли «последствий для культуры и быта» приводится роман двух родственников, точнее братьев даже — братьев Стругацких «Град обреченный», в основе которого, оказывается, «жгучий комплекс неполноценности» (из статьи «Анатомия тупика» А.Бушкова — «Кубань», 1990, № 2). Готово — враг опознан. Еще два-три штриха. Этим врагам раз плюнуть «оскорбить святыню или воды холодной брату своему, стоящему перед образом, плеснуть» (из статьи Л.Барановой-Гонченко, «Лит. Россия», 1898, № 52; очень впечатляюще — так и видишь, как один брат другого водичкой поливает, пока тот поклоны бьет…). Они, «позабыв о читателе, решили совершить некое магическое действо для изничтожения зловещего арийско-славянского фантома», демонстрируя «накал злобы» по отношению к «почвенникам», «широким славянским натурам», — пишет критик (и одновременно сам автор-фантаст) Сергей Плеханов о недавней повести Стругацких («Лит. газета», 1989, 24 марта). А некто Кирилл Питорин в коричневом журнальчике «Вече», выходящем в Мюнхене (№ 34, 1989), как бы наносит завершающий мазок, с одобрением комментируя статью С.Плеханова: «Дело дошло до того, что даже „Литературная газета“ (…) устами одного из критиков вынуждена была выразить порицание „фантастическим“ русофобам, очень популярным в кругах еврейской образованщины, братьям Стругацким…»

Чем дальше читаешь подобные инвективы, тем менее возникает желания возражать всерьез, подыскивать какие-то контраргументы, убеждать в неправоте. Понимаешь, наконец, что для большинства отыскивающих корни «безродности» в фантастике Стругацких, упрекающих в «накале злобы» и прочих грехах, не это предмет обиды. Обижает другое — о чем простодушно проговорился «патриот» из «Вече», употребив слова «очень популярные». Всего два слова — но их так не хватает всем обличителям «фантастических русофобов» вместе взятым, при всех их попытках ущучить «вселенских бродяг», «черноглазых мудрецов» и прочих выведенных в космос «космополитов». Одна надежда: приобщиться к чужой популярности хотя бы таким, неумирающим способом.

Что ж, воистину, — каждому свое.

О 'космическом мордобое' и многом-многом другом

Речь пойдет о критике, вернее, об отношении ее к «отдельно взятому» жанру — да такому, который многими считается «второстепенным», «экзотическим»… Короче, к научной фантастике.

Как-то известному писателю-фантасту был задан вопрос об отношении к критике. Писатель не без сарказма ответил, что таковой попросту нет. Иногда хвалят, сказал он, чаще ругают. Когда тебя хвалят, приятно, но как писателю это ровно ничего не дает. Когда ругают — жди неприятностей, не только для тебя, но и для издательства, которое имело неосторожность выпустить твою книгу.

В несколько парадоксальной, может быть, форме здесь отражено реальное состояние дел: в статьях зачастую нелегко найти аргументированное подтверждение сладко-положительным или грозно-отрицательным оценкам.

Для примера обратимся к некоторым статьям о фантастике, вышедшим за несколько последних лет.

Вот рассуждение из статьи С. Плеханова «В пучине оптимизма» («Лит. газета», 1985, № 33). Речь идет о произведениях фантаста В. Щербакова. Некий «злопыхатель» утверждает, что книги это автора имеют определенным идейные просчет («какой-то интуитивизм, мистицизм»).

Споря с невидимым оппонентом, С. Плеханов горячо возражает в том смысле, что о эстетической точки зрения («мастер акварельной прозы, построенной на полутонах», «редкий дар» и пр.) произведения В. Щербакова дивно как хороши. Последнее более чем спорно — но будь это даже трижды верно, все равно: не напоминает ли это вам диалог глухих? Оппонент Плеханову об одном — тот в ответ о другом… «Думного дьяка спросили: умен да царь Берендей? Думный дьяк ответил: „Царь Берендей очень хороший человек“…»

А что читатель? Как он отнесся к подобного рода заявлению? Вообще говоря, читателю обычно слова не дают.