Золушки на грани

— Сошла, сошла, — мрачно ответила Василиса, — Ну, почти сошла. Не вмешайся мой папа.

— Раньше надо было вмешаться, ещё в первом классе.

— У папы такой принцип — каждый человек сам отвечает за свою жизнь, и вмешиваться надо только в самом крайнем случае. Ну вот, крайний случай наступил, он и вмешался. Хотел в черепашку меня превратить, но я очень черепашкой не хотела быть. Так что он плюнул, растёр, и превратил меня в лягушку.

— Радикальный метод.

— Зато действенный. Первые пару месяцев я только и делала, что спала, плескалась в озере, прыгала по лесу, ловила комаров. Пыталась было соревноваться с другими лягушками — кто больше комаров поймает, но их это почему-то не вдохновило. Говорят — сколько съедим, столько и поймаем. А соревноваться в обжорстве только люди могут, ну что с них взять, тупиковая ветвь развития, им бы только сравнивать, у кого что больше.

— Неужели так и сказали? — возмутился Иван-Царевич.

— И добавили ещё. Что у человека, дескать, хвост отвалился, а привычка хвостами меряться осталась. Ну, лягушкам проще — они хвостами меряются, покуда головастики, а потом хвосты у них отваливаются, и это значит, что головастик повзрослел и стал полноценной лягушкой, больше меряться ни с кем не будет. Но это так, к слову пришлось, я тебе, потом, если хочешь, много лягушачьих баек расскажу. Попрыгала я с квакушками какое-то время, отдохнула, подумала о своей молодой жизни, и прискакала к отцу. Так, мол, и так, почти поняла, практически осознала, верни мне только человеческий облик. Отец возражать не стал, но лягушачью кожу наказал всегда с собой носить. На случай, если снова начну воображать, будто лучше меня и нет никого.

— Что-то ты больно часто это воображаешь, получается, — почесал в затылке Иван-Царевич, — Каждый день туда-обратно перекидываешься.

— Это ты меня в первое время не видел. У окружающих от моих превращений просто в глазах рябило. Ну всё, хватит рассиживаться. Беги, звони моему отцу, чтобы он поскорее мне новую лягушачью кожу наколдовал, да заказывай ковёр-самолёт до его офиса. Только смотри, чтобы это был самый лучший ковёр-самолёт! С эксклюзивными узорами. Бесшумный и быстрый. Достойный моей неземной красоты и сказочного ума. И чтоб водитель — не Аладдин какой-нибудь деревенский, неотёсанный, а приличный человек, в костюме, с образованием, чтоб можно с ним было о французской поэзии в небесных пробках поговорить. Понимаешь?

— Понимаю, — кивнул Иван-Царевич, — Теперь понимаю, что твой отец — не только величайший волшебник, но ещё и очень мудрый человек.

Комета возвращается

Каждые сто лет Комета наведывается в свою родную Солнечную систему. Каждые условные сто лет: то опоздает на пару годков, то поспешит, кометы по расписанию не ходят. Солнечная система, о которой ей нравится думать «здесь я родилась» (хотя документов, подтверждающих это, у неё нет — кометы ужасно рассеяны и вечно теряют всё самое важное), находится немного в стороне от самых популярных звёздных маршрутов. Зато здесь Комету знают и помнят все.

«Помним, помним мы эту Комету, сейчас начнётся!» — ворчат светила-домоседы. Они и в самом деле помнят — но не саму Комету, а её хвост, яркий шлейф, изменчивый и непостоянный. Прошлый шлейф Комета, помнится, притащила из созвездия Козерога. А в этот раз она прилетела из Большой медведицы — и хвост у неё совсем уже другой, большой и медвежий. Изменилась ли сама Комета? Да ничуть не бывало. Но мало кому удаётся разглядеть её физиономию среди дыма и пламени, так что Комета приближается, планеты Солнечной системы трепещут и сплетничают, всё как всегда.

— Будешь хулиганить — отберу визу на въезд, — приветствует Комету Солнце.

— Это когда это я хулиганила? — воспламеняется Комета.

— Мне отсюда не видно. Но жалобы от граждан поступали, — туманно поясняет Солнце.

Комета пожимает хвостом — спорить с самовольным светилом бесполезно.

— Ну, ничего, — шепчет Комета в безвоздушное пространство, — Вот я найду туманность побольше и напишу там в самом центре — «У нашего Солнца под самым носом шишка». И не подпишусь!

— Эй, старушка, какие новости? — кричит Меркурий, — Не так уж быстро ты летишь! Спорим, я бы обогнал тебя? Ну-ка, становись рядом, померимся силами! Давай, давай, не увиливай!

Комета, пытаясь избежать столкновения с вертлявым собеседником, чуть не врезается в Марс, тот наливается гневом и подумывает даже кинуться в погоню за нарушительницей спокойствия: поймать её и поместить на отдельную орбиту, чтобы маршировала как положено, в ногу, а не скакала козой, но вовремя одумывается. Марс — он всегда так. Стоит только Комете удалиться от него на достаточное расстояние, и ему уже становится всё равно: пусть хоть на голове ходит, лишь бы подальше отсюда.

Земля, в отличие от многих других, не пытается делать вид, что помнит и знает Комету — ей не до этого. Кивнёт разве только, или поздоровается вежливо, и продолжает терпеть. Зато многочисленные человеческие фитюльки, населяющие Землю, заранее вооружились телескопами, биноклями, подзорными трубами и фотоаппаратами.