Зомби

— Что? А ты, Танюшка, ведь где-то как магнитофон. С полустертой лентой. Но выдаешь полезные обрывки.

Таня выдала басовитое рыдание:

— Щупал, безногий! Нету! Где? — Она развела руками. — Где?!

Позвонили.

Это из ЦАБа. Откуда же еще? Роальд снял трубку спокойно. Он вообще стал держаться вроде бы уверенно. Выходило не по-ихнему.

— Каварская Ада Ивановна? Пишу.

Он записал адрес: Бакинская, семь, квартира 39.

Совпадает.

— Совпадает, Танюшк. Тут она опять. Ка. Душа Ка женского роду. Тебе что-нибудь такое имя говорит: «Ада»! Как он мог говорить: «сука Ада?»

— Сука Ада! Сука! Кричал! Илья безногий!

— То-то и оно, так-то сказать! Пошли! Запру я эти хоромы до лучших времен.

Таня стояла в дверях своей квартирки, смотрела, как он уходит.

Во дворе тихо. Застучала палка какой-то старухи с длинной тенью. Тень загнулась через сугроб, потеряла голову. Голова расплылась по стене, наехала на окна, обретя пучки света из глаз. Тень очень подвижная. Зомби.

Проживала Каварская отсюда не слишком далеко, ехать сначала — на том же все автобусе.

Автобус прибыл все-таки раньше, чем в прошлый раз. И стало в нем свободнее. Роальд достал тетрадку.

«…все это я пишу в ожидании чуда. Да, капитан! Даже в таком моем положении я питаю надежды. Сумею сотворить чудо после смерти. Как видите. Вот и сейчас я в спальне озорницы Любки, а рядом с вами на этой тахте, где вы сейчас сидите…»

Капитан, наоборот, стоял. Привалившись, правда, к сиденью, подпертый чьим-то плечом. Выходит, соврал «жрец»?.. Вот здесь надо пересесть…

Вместе с капитаном сошло человек пять. На Другую сторону улицы он перешел с кем-то вдвоем. Да нет, никого капитан сейчас не опасался. Если бы некто и хотел «убрать» его, то это удобнее было бы сделать в квартире у Любки, у Танюшки, на том пустыре. Нет, его передвижения — тайна для всех. Вот в чем они прежде всего ошиблись: он не герой! Пока, до поры, у него нет определенных, неопровержимых данных, но уже минут через двадцать они могут появиться. Тогда он скажет всем и все. Ленка поймет. Как-то выкрутимся, капитан.

Троллейбус. Ехать три остановки. Любка должна через час приехать. Хоть бы, как всегда, задержалась! Мало ли: магазин, туалет, цирюльня…

— Через две? Спасибо.

Троллейбус погружался в огнедышащий проспект. Красные точки и желтые запятые, белые тире проводов — знаки препинания ночного города. Вон в том провале, куда наклонился голый, голенастый тополь, там проход во двор? Нет, проехали. Вон тот, видно, угол, окованный ржавым железом полуподвала?.. Три бочки торчат из сугроба. Наверное, зимой были похожи на выставку ромовых баб, а сейчас — утонувший пароход… Здесь!

Вместе с капитаном сошли трое. И две женщины. Тут же все веером разошлись с остановки. Капитан же отправился во двор.

— Восьмой? Вон тот, вход у него сзади там, за угол дорожка.

Роальд зашел за угол.

Обычные подъезды с козырьками. Грибок, овчарка, тень одинокой старухи, сырая лавка у парадной двери. В подъезде бородатый молодец гулко топает ногами, сбивая с них несуществующий снег, выуживает из-за пазухи преломленный букетик. Судя по номерам на дверях, сто семнадцатая квартира где-то этаже на четвертом. Пошли, Роальд, пешком! Осмотримся.

Сколько еще листков нечитанных в тетрадке «жреца»? Листка четыре. Едва ли там есть что-то существенное, кроме пышных фраз и общих рас-суждений. Видно, предполагал, что капитан будет изучать тетрадку часа два, не меньше…

Теперь отдышимся. Четвертый этаж.

Капитан нажал на кнопку звонка, нажал решительно, ни минуты не сомневаясь. Но ему никто не открыл и никто ничего не спросил из-за двери. В дверном «глазке» отражалась лестничная площадка.

Нажал еще раз. Прислушался. Никакого движения в глазке и за дверью.

— Я, — сказал негромко капитан, — гражданка Каварская, время зря тратить не могу, пардон, так-то сказать.

Оглянулся. Еще три двери. Все обитые одинаково — черным дерматином. Один «глазок» светится, намеками из-за двери пробивается «тяжелый рок».

Капитан толкнул дверь, и она приоткрылась.

Очередная чужая прихожая.

Здесь, вместо стандартной тумбочки, — полированный подсервантник, на стене напротив входной двери — медная с чернением маска; в глазницы, никак, вставлена натуральная бирюза — богато! И слева в простенке натуральная, неплохая живопись — картинка тыщ за триста. Зеркало в бронзовой раме. Не под бронзу — в бронзовой. Уже в прихожей можно было не сомневаться, что в кухонном столе навалом серебра, которое хозяйка, с жиру бесясь, расточительно и свирепо драит зубным порошком или патентованной гадостью для чистки унитазов…

На кухне так оно и есть — гарнитур по верхней марке, даже весь не поместился, нагромождено. Холодильник под красное дерево. Двойная нержавеющая мойка. Табуретки с пуховыми подушками. Ишь как слабоумные советские люди-то! Устраиваются не хуже прочих! Некоторые, по крайней мере.

— Ада Иванна! Ау! Откликнитесь! А то сейчас все ложки утащу! Эй!