Зомби идет по городу

Частой походкой, большими шагами, играя ягодицами и прижав папку вспотевшей от волнения ладошкой, Пафнутьев шел к Сысцову, торопясь опередить всех и первым сообщить об аресте Анцыферова. Это было очень важ-но – выплеснуть ошарашивающие сведения на неподготовленное еще сознание Сысцова. Особые надежды Пафнутьев возлагал именно на неожиданность и на папку, которую он наполнил бумажками из голдобовского чемоданчика. Того самого маленького чемоданчика, который год назад Андрей похитил в квартире Заварзина. Не зря столько лет собирал Голдобов эти бумажки, собираясь ими рано или поздно прижать Сысцова к стене.

– Ну что ж, я постараюсь выполнить твой завет, Илья Матвеевич, – пробормотал Пафнутьев, приближаясь к высокому серому зданию с бетонным козырьком над входной парадной лестницей. – Я постараюсь, дорогой. А если не получится, не взыщи... Будем надеяться, что не зря ты платил хорошие деньги за накладные, расписки, за фотографии и резолюции, за магнитофонные записи с интимным шепотом и любовные послания с деловыми указаниями. Теперь все это должно сработать и погубить непутевую душу проходимца Анцыферова Леонарда Леонидовича.

Быстрым шагом Пафнутьев поднялся на второй этаж, прошел мимо милиционера, даже не заметив его, не потому что стал таким уж большим да важным, он действительно его не заметил. Да и тот, бросив взгляд на Пафнутьева, понял – не притворяется мужик, он и в самом деле маленько не в себе. Секретарша с простоватым, доброжелательным и потому совершенно неприступным лицом повернулась к нему, улыбнулась располагающе – она всем так улыбалась.

– О, Павел Николаевич... Давно вас не было видно!

– Мал потому что был... А теперь я расту, каждый день расту и становлюсь все больше и больше.

– А когда думаете остановиться?

– Вот сейчас меня и остановит один хороший человек, – он кивнул на дверь кабинета.

– Вы не предупредили, не знаю, сможет ли...

– Хотите, открою секрет?

– Откройте, – улыбнулась секретарша еще доброжелательнее, хотя, казалось бы, это уже невозможно.

– Сможет.

– Вы так уверены...

– Говорю же, большим человеком стал. Скажите, что случилось нечто чрезвычайное.

– А оно действительно случилось?

– Козьма Прутков сказал... Не шути с женщинами. Эти шутки глупы и неприличны. Вот я и не шучу.

– Ну что ж... – Секретарша вошла в кабинет Сысцова и тут же вышла обратно. – Входите, Павел Николаевич. Только недолго, у него сегодня встреча с избирателями.

Пафнутьев молча кивнул, сделал широкий шаг к двери, рывком распахнул ее, тут же толкнул следующую дверь. Он словно нарочно совершал действия, после которых уже нельзя было отступить, передумать, переиграть. Впрочем, все последние дни, а то и весь последний год он совершал именно такие действия – каждый раз сжигая за собой мосты, обрушивая тропинку, заваривая намертво дверь, в которую только что проник...

Сысцов сидел у журнального столика и пил чай. Кружочек лимона золотисто светился на солнце в чайном стакане, придавая всей сцене теплоту и почти домашний уют.

– Входи, Павел Николаевич, – Сысцов царственно махнул рукой, приглашая гостя сесть в соседнее кресло. И тут же прихлебнул из стакана, спрятав глаза. – Валя сказала, что у тебя что-то необычное... Я заметил, с тобой частенько последнее время стали происходить чрезвычайные события. – Золотой ободок на стакане сверкнул желтым настораживающим бликом. – Давай бей... Похоже, я тут для того и сижу, чтобы вы все приходили сюда время от времени и били меня по темечку.

Пафнутьев сел, положил папку на колени, поднял голову и посмотрел на Сысцова печально и даже с некоторым соболезнованием.

– Арестован Анцыферов.

– Знаю, – кивнул Сысцов, прихлебывая чай. – Дальше.

– Вы уже знаете? – поперхнулся Пафнутьев от удивления.

– Невродов доложил.

– Ну, тогда слава богу... А то я уж думал, что мне первому придется принести эту новость.

– Нет... Невродов оказался неожиданно гуманным человеком... По отношению к тебе, Павел Николаевич... И весь удар взял на себя.

– Надо же, какое великодушие, – пробормотал Пафнутьев.

– Но все равно хорошо, что ты пришел. – Сысцов остро глянул на Пафнутьева поверх стакана. – Невродов мало что мог сказать... Очень волновался. – Сысцов жестко улыбнулся. – Он сказал, что ты доложишь подробности. Слушаю тебя, Павел Николаевич. – И Пафнутьев вдруг ясно услышал в наступившей тишине, как мелко и часто бьется в опустевшем стакане серебряная ложечка, передавая дрожание руки Сысцова. – А то я уж, честно говоря, подумал ненароком... Не придешь ли ты с конвоирами за мной... Нет, вроде один пришел... И на том спасибо.

Ложечка продолжала звенеть в стакане, и Сысцов, поймав взгляд Пафнутьева, устремленный в сторону этого мелкого дробного звона, поставил стакан на стол.