– Да, так что теперь ты тоже все знаешь, Джон, – удовлетворенно закрывает тему Рамси. – А ты, Виман, не слишком-то спешил ответить на мой вопрос, Хозер успел раньше, так что, думаю, сегодня ты уже не узнаешь, что там сталось с твоей внучкой.
– Как будто, если бы я ответил, было бы иначе, – с какой-то подавленной горечью отрезает Виман. Он выглядит упрямым, но не сопротивляющимся, и, может, это его способ сохранить достоинство, думает Рамси. – Но одного я не понимаю, Рамси. Почему ты так упорствуешь в доказательстве… этого, ты, человек, который уродовал людей, так что их потом было не узнать – ни физически, ни внутренне.
– И все это в рамках программы нашего проекта, Виман, я никогда не выносил это вовне, – парирует Рамси, скалясь. Что он оставлял за рамками, Виман все равно не знает и не узнает.
– И ты насиловал их, не считая других мучений и пыток, даже детей, – но Виман неуклонно продолжает.
– Каких давали, таких и… над такими и ставил одобренные тобой в том числе эксперименты. Не сваливай вину на меня.
– Ты освежевал одну из них заживо.
– И сколько еще отрабатывал это… – Рамси машет рукой. – К тому же в итоге это сделало мою программу только лучше. Все ту же, что подписывали раз за разом ты и Русе.
– И эта… предпоследняя, кажется? Я видел ее. Без глаз и языка, с выбитыми барабанными перепонками и выжженным ртом. Ты хотел еще выжечь ей руки и ноги, так ведь? Никто бы все равно не дал тебе этого сделать, это было бы слишком даже для “Дредфорта”, но, к счастью, бедная девочка успела отмучиться и умереть до того, как ты сделал бы это самовольно. И теперь…
– Напомню, – но Рамси перебивает его, повышая голос, – что вы все – каждый мой гребаный начальник – ставили свои подписи под предложениями ослепить ее, и оглушить, и удалить язык, под всеми ними. Никто не возражал. И не ври мне, что дальше бы кто-то возразил. Нет, я бы просто закончил этот эксперимент, как и все другие, если бы милая Джес оказалась покрепче. И, кстати, в отличие от тебя, я помню ее имя. И даже могу объяснить, почему это не было слишком, – он бросает короткий взгляд на Джона, но выражение его лица непроницаемо. – Могу. Но мы сейчас говорим о тебе. А тебе не помешало бы записать на свой счет хоть пару моих грешков.
– Нет, Рамси, – Виман криво усмехается. – Ты не скинешь на меня свои грехи. То, что нам были нужны грязные люди для грязной работы, не делает нас самих такими, как ты. Как Хозер. Как твой отец. Не делает нас мясниками. Уродами. Теми, кто отправился бы, в лучшем случае, на электрический стул, оставаясь на свободе. И то, что мы взяли за вас ответственность и сумели использовать ваши порченые мозги на благо общества, означает только то, что мы минимизировали ущерб от вас. Но вы так и остались… убийцами, насильниками, ненормальными мясниками, – он выплевывает каждое из этих слов, а Рамси только улыбается. – И ты не смеешь судить меня. Потому что и здесь, сейчас я только минимизирую ущерб. Брошенные всеми люди начинают есть друг друга, рано или поздно. Все хотят есть. А я только стараюсь экономить пищу и отдавать им таких, как ты. Чтобы хотя бы это общество было очищено от таких, как ты.
– И что, муженек той, как ее, Элис, от которого осталась малолетняя тройня – он тоже был из таких, как я? – саркастически спрашивает Рамси.
– Тот парень в школе… – бормочет Джон, и хотя Рамси не очень понимает его слова, он считывает их в свою пользу.
– Не все проклятые богами мясники – такие одиночки, как ты, выблядок, – бросает Виман. – И закон здесь на моей стороне. Потому что я наказывал, казнил, лечил и помогал – и никогда не убивал так, как ты. Как зверь. Я даю людям возможность дожить до весны, и пусть не без жертв, не без трагедий, но мы справлялись и справляемся с этим, закрывая глаза на смерть, которая, рано или поздно… – он сбивается и глубоко вдыхает. – Нет, ты не будешь судить меня. Не ты.
– М-м, кстати, об этом, – легкомысленно тянет Рамси. – Я ведь и не собираюсь вовсе тебя судить. Потому что, думаю, кое-кто здесь справится с этим получше. Да, думаю, Джон Сноу может рассудить нас куда как лучше. Так ведь, Джон? – он видит, как Джон смотрит на него, кажется, не до конца понимая. – Видишь ли, Джон, – но он продолжает, – я хочу убить его. Сейчас. Не за то, что он сделал. Но за то, что он сделает. За маленьких мальчиков и девочек, которые однажды окажутся здесь. И за те справедливые руки, в который они попадут. И за тот, может, и не такой богатый, но честный стол, с которого они будут есть, – он говорит это с особенно жестоким, но не различаемым на слух сарказмом. – Но ты можешь остановить меня, если хочешь. У тебя в руках крутая штука для этого, так что… я или он, Джон Сноу, такой выбор, – и снова поворачивается к покрасневшему Виману.
– Ты хочешь убить меня, чтобы самому занять место своего отца, – тот повышает голос, краснея еще сильнее. Как бы не откинулся раньше времени от сердечного приступа, мельком думает Рамси.