Зомби в Якутске

Правда, я сейчас пребываю в пассивной фазе. Причина этому — холод. При минус двадцати и ниже с нами не происходит никаких изменений, при комнатной же температуре мы становимся быстрыми, сильными и агрессивными. По состоянию кожного покрова даже можно определить, сколько времени его обладатель провел в активной фазе. Впрочем, зомби — или отморозки, как нас вскоре стали называть — могли и не иметь видимых изменений кожи, если не считать таковыми ее бледность и застывший на ней иней.

Было еще два дня войны. Оставшиеся в живых принялись рьяно истреблять нас. Чтобы обезвредить зомби, достаточно размозжить ему череп — иные нарочно отказывались от огнестрельного оружия и вовсю орудовали ломами, топорами, молотками, кирками, арматурой.

Да, мы были медленнее. Чем холоднее, тем заторможеннее наша реакция и скованнее наши движения. Однако очень вовремя для нас — в первой декаде января — случилось потепление. Нам стало удаваться обезвреживать неприятелей. Однако потери росли. И тогда кто-то додумался бить стекла. Люди отстреливались из окон, но мы размораживали их дома один за другим. Мы раскурочивали трубы, обрывали провода, кабели — вот тогда граждане узнали, что такое настоящие проблемы в сфере ЖКХ!

Часть наших поступила иначе. Хоть пребывание на холоде и является для нас желанным, они пошли к ним, в тепло. И кое-кому пришлось туго.

В общем, вскоре было заключено перемирие. По городу проехало несколько машин с громкоговорителями, и противостояние действительно закончилось. Одни были изнеможены и напуганы, другим просто не хотелось воевать.

Хоть многие дома были выведены из строя, пригодной жилплощади все равно оставалось достаточно. Оставшиеся в живых съехались в менее пострадавшие от войны кварталы — всего их оказалось 16. Соответственно, всю остальную территорию города вскоре прозвали 17-м кварталом.

Нам, обитателям этого 17-го квартала, в места проживания людей вход оказался закрыт — повсюду развесили таблички с надписями «Только для людей», «Отморозкам вход строго воспрещен!» Вооруженные патрули круглосуточно следили за тем, чтобы мы не появлялись возле котельных, прочих важных объектов и вообще не совались в их дворы.

Еще нам запретили ходить в верхней одежде — чтобы отличать нас издалека. Так моей повседневной формой сделалась старая, еще при жизни до дыр заношенная футболка с надписью COME ON BABY, LIGHT MY FIRE. Сейчас дыр на ней прибавилось, благодаря забаве детишек — расстреливать нас из рогаток и воздушек. Были и те, кому проказнички серьезно подправили внешность.

Но объектами развлечения мы сделались не только у малолетних жестоких детей. С Пояркова нам была видна спортивная площадка между домами, в центре которой в землю был воткнут обломок фонарного столба — к нему цепями прикрутили девушку-зомби. И сверху прикрепили табличку «Отморозки, вам тут не рады». Она висела там молча, иногда мотая головой — возле «городской достопримечательности» собирались праздношатающиеся: куражились, фотографировались в разных позах, тыкали в нее палками.

Однажды к пугалу приперлась веселая компания, в составе которой выискался обладатель лирического тенора. Я наблюдал эту сцену. Скорчив страдальческую гримасу и художественно заламывая руки, он принялся выводить:

— Отморо-ожена… Затормо-о-о-ожена… С ветром в поле когда-то… повенчана. Вся ты словно… в оковы зако-ована…

Один из присутствующих подвигал палкой цепи, другой стал поправлять:

— «Уложена» спой, так в рифму будет!

— Драгоце-енная ты-ы… м-моя… же-е-енщина-а-а-а!..

В завершение своей партии он встал перед висящей на одно колено, а остальные захлопали и заулюлюкали.

Однако большинство номеров программы не было столь романтичным. Чаще в наш адрес звучало что-то наподобие:

— Барыгыт баскытын хампарыта сынньыталаабыт киhи![1]

Однажды я наблюдал, как некий субъект в алкогольном угаре приставал к зомби южной наружности. Он отвешивал ему пощечины, приговаривая:

— Давай сдачу! Сдачу давай! А то понаехали в страну олонхо!

Вскоре южанин ему наскучил, и он переключился на местного:

— Тугуй, даа?! Тугу көрөҕүн, сүөhү?![2]

Попавший под раздачу отморозок молчал.

— А-а, маргинал эбиккин дии! Зомби буолбут маргинал! Этэбин, дуо? Эн урут эмиэ зомби этиҥ! Мэ, билээт![3]

И с этих слов он плюнул отморозку в лицо. Я потом видел этого отморозка несколько раз — он так и ходил с примерзшим харчком на щеке.

Времени у нас теперь было много. Чем мы его занимали? Мы делали то, что привыкли делать, правда, уже без смысла и целеполагания — обычное дело при вырождении.

Я, к примеру, ходил от универа к себе домой и обратно — и там, и там было пусто. Пытался найти маму — и однажды я все же ее встретил. Она посмотрела мне в глаза и сухо сказала: кто бы ты теперь ни был, ты — не мой сын. Потом развернулась и пошла прочь. Думаю, она плакала.