— Стас, единственная просьба. Не возвращайте меня оттуда. Справлюсь или нет — не возвращайте.
Станислав Карпухин посмотрел на него долгим взглядом и молча кивнул.
И он, Герман Гридин, лежа в комнате с ослепительно белым потолком, пустился в путь за черту…
Он верил, что Стас не обманет.
Багровое небо за окном все больше тускнело.
— И что же дальше? — спросил он.
Дмитрий пожал плечами и медленно произнес, глядя в какую-то неведомую даль:
— Расстанься с жизнью так же легко, как падает созревшая олива: славословя природу, ее породившую, и с благодарностью к породившему ее древу.
Гридин нашел в себе силы усмехнуться, едва заметно, как это только что делал Дмитрий:
— Еще скажи, что это ты сам придумал, переводчик.
— Не я. Марк Аврелий. — Дмитрий повернулся к нему. — Спрашиваешь, что дальше? Отвечаю: будем сидеть и ждать.
— Чего ждать?
— Не знаю. Наверное, света…
«А будет ли свет? — подумал Гридин, и по лицу Дмитрия понял, что тот воспринял его мысль. — Тьма основа всего. Свет это не самостоятельная субстанция, это просто временное отсутствие тьмы… Вспыхивает — и исчезает…»
— Думаю, у нас будет возможность убедиться, так ли это или нет, — сказал Дмитрий.
Багровый свет за окном все темнел и темнел. И не было уже никакого окна, и не было деревьев, и не было стен, и растворялась в темноте фигура Дмитрия, и Герман с трудом различал собственные иллюзорные руки.
Ему показалось, что с лестничной площадки — если там еще оставался образ лестничной площадки — донесся тихий всхлип.
«А будет ли свет? — вновь подумал он. — Будет ли свет?…»